Ганс Гадамер: Об искусстве вопрошания

постоянно угрожает опасность гипостазирования истори-t ческого события или комплекса событий, — гипостазирования, при котором это событие оказывается чем-то таким, что якобы имели в виду уже сами реально действовавшие И планировавшие люди

Это оправданно, лишь если исходить из предпосылок Гегеля, согласно которым философия истории посвящена it планы мирового духа и благодаря этой посвященности г способна выделить некоторые частные индивидуальности |в качестве всемирно-исторических, у которых наблюдается якобы действительное совпадение их партикулярных помыслов и всемирно-исторического смысла событий. Невозможно, однако, вывести из этих случаев, отмеченных в истории совпадением субъективного и объективного, какой-либо герменевтический принцип, приложимый к познанию истории. Перед лицом исторического предания гегелевское учение обладает, очевидным образом, лишь партикулярной истиной. Бесконечное переплетение мотивов, составляющее историю, лишь случайно и ненадолго обретает в отдельном индивиде ту ясность, которая даруется планомерностью. То, что Гегель описывает как некий особый случай, покоится, таким образом, на всеобщем основании того несоответствия, которое существует между субъективными помысл: ами отдельного человека и смыслом всеобщего хода истории. Вообще мы воспринимаем ход вещей как нечто такое, что постоянно меняет наши планы и ожидания. Именно тот, кто упорно держится за свои планы, прежде всего почувствует бессилие своего разума. Лишь в редкие мгновения у нас все получается будто «само собой» и события словно рами идут навстречу нашим планам и желаниям. Тогда мы можем, конечно, сказать, что все идет по плану. Однако распространять это на историю в целом — значит совершать насильственную экстраполяцию, которой решительно противоречит наш исторический опыт.

Именно эта экстраполяция делает двусмысленным ис-Ьльзование логики вопроса и ответа Коллингвуда применительно к герменевтической теории. Наше понимание письменного предания строится вовсе не так, чтобы мы •могли сделать простую предпосылку о совпадении того смысла, который мы в нем познаем, и того, который имел в виду автор. Подобно тому как исторические события вообще не совпадают с субъективными представлениями тех, кто находится и действует в истории, точно так же и смысловые тенденции данного текста выходят в принципе далеко за пределы того, что намеревался сказать

автор этого текста [см. с. 231, 351]. Задача же пони мания направлена в первую очередь на смысл самого текста.

Именно это, очевидно, и имеет в виду Коллингвуд, отрицая вообще всякое различие между историческим вопросом и тем философским вопросом, ответом на кото рый и должен быть текст. Мы же, напротив, придержи ваемся мнения, что вопрос, о реконструкции которого идет здесь речь, относится в первую очередь не к мыслям и переживаниям автора, но исключительно к смыслу самого текста. Следовательно, должно быть возможно, нос ле того как мы поняли смысл того или иного предложения, то есть реконструировали вопрос, на который действитедь но отвечает это предложение, обратиться также и к самому спрашивающему, к тому, что он имел в виду и на что, мо жет быть, текст служит лишь мнимым ответом. Коллингвуд не прав, считая из методологических соображений бессмысленным проводить различие между тем вопросом, ни который текст должен был ответить, и тем, на которым он действительно отвечает. Он прав лишь постольку, по скольку понимание какого-либо текста обычно не включаем в себя подобного различения, ибо это понимание направлю но прежде всего на то, о чем говорится в тексте. Реконст рукция того, что думал автор текста, есть уже совсем и на;: задача.

Следует спросить себя, при каких условиях осущест вляется эта иная задача. Ведь нет сомнений в том. чк> по сравнению с действительным герменевтическим опы том, понимающим смысл текста, рекомендация факт ческих намерений автора представляет собой некую роду цированную задачу. Соблазн историзма и заключаете;! в том, чтобы усматривать в этой редукции добродетс.ш. научности, а в понимании — такую реконструкцию, кото рая как бы воспроизводит возникновение текста. Исто ризм следует здесь идеалу познания, известному нам и познания природы, — идеалу, согласно которому мы пони маем некий процесс лишь тогда, когда мы в состоянии его искусственно воспроизвести.

Выше мы показали [см. с. 271, 328 и сл-J, сколь сомнительно утверждение Вико, будто бы этот идеал ми ходит в истории чистейшее воплощение, иоскольку-де че ловек сталкивается здесь со своей собственной человечески-исторической действительностью. Мы же, напротип, подчеркивали, что любой историк, любой филолог дол/кем считаться с принципиальной незавершенностью того смыслового горизонта, в котором он движется, понимая что