Александр Моховиков - Суицидология - Прошлое и настоящее - Проблема самоубийства в трудах философов, социологов, психотерапевтов и в художественных текстах

И все же идея повторяемости — скорее спутник безысходности. И буддизм в символе постоянно вращающегося колеса как бы закрепил это ощущение: «Рождение вновь и вновь — горестно!» 70

Естественно и понятно, что экзистенциальные переживания часто возникают у человека надломленного, пережившего крушение своих «относительных» целей и убедившегося в тщете многолетних усилий. Удивительно, если подобное состояние возникает на вершине успеха. Экзистенциальный надлом и соответствующая реакция с переживанием бессмысленности — это симптом завершения какой-либо существенной части жизненной программы человека. Завершение предполагает «прощание с плодами» и чувство естественной опустошенности. Существует психиатрический термин «депрессия победы». Лао-цзы учил, что встречать победителей должны плакальщики и могильщики. Речь идет не только об оплакивании солдат, убитых на войне. Оплакиванию подлежат и сверхценные идеи, касающиеся важности завершенного дела (Лао-цзы считал важнейшим качеством «совершенномудрого» умение отстраниться после завершения дела) 71.

Ребенок потянулся за игрушкой и отбросил ее в сторону, едва только взял в руки. Он плачет. Новая игрушка на некоторое время завладевает его вниманием. Но когда ребенок понимает, что все игрушки надоедают, он становится безутешен.

«И оглянулся я на все дела мои, которые сделали руки мои, и на труд, которым трудился, делая их: и вот, все суета и томление духа, и нет пользы под солнцем» (Екклесиаст).

Вероятно, осознанное существование на границе небытия, «бездны мрачной на краю» — необходимая внутренняя пружина творчества. И творчество в свою очередь помогает отступить на шаг от бездны, пережить минуты, когда чувство осмысленности сильно как никогда. Сколько поэтов вслед за Горацием произнесло: «Нет, весь я не умру!» И тем не менее упование на творчество оказывается последней иллюзией. На пороге могилы Г. Р. Державин, в свое время перелагавший «Памятник», написал короткое стихотворение «Река времен», выражающее мысль, что даже творчество, «последний остаток бытия», обречено:

Первичная реакция на «перелом души», на экзистенциальный кризис — особый вид тревоги (страха — немецкое слово Angst допускает двоякий перевод). К ощущению страха здесь примешивается чувство тоски и скуки, как в короткой пушкинской строке из незавершенного отрывка, — «Страшно и скучно». Лучше, тщательнее всего формы экзистенциального страха проработаны и описаны протестантским теологом Паулем Тиллихом в знаменитой работе под названием «Мужество быть». По его мнению, экзистенциальная тревога проявляется в трех ипостасях, сохраняя внутреннее единство. Каждая из форм экзистенциальной тревоги может проявиться в относительно «мягкой», по выражению Тиллиха, «относительной» форме и предельно жесткой, абсолютной. Абсолютность состоит прежде всего в необратимости. Первая ипостась, форма экзистенциальной тревоги — это тревога судьбы (относительная степень) и смерти (абсолютная степень). Вторая форма — тревога пустоты (относительная) и бессмысленности (абсолютная). Третья — тревога вины (относительная) и осуждения или проклятия (абсолютная степень). В рассуждениях Тиллиха одно из краеугольных понятий — небытие: «Первое утверждение о природе тревоги таково: тревога есть такое состояние, в котором существо сознает возможность собственного небытия. Или, передавая тот же смысл короче, тревога есть экзистенциальное осознание небытия. «Экзистенциальное» здесь означает: тревогу вызывает не абстрактное знание о небытии, а осознание того, что небытие входит в наше собственное бытие» 72.

Это вторжение небытия в сознание сходно у юноши Гаутамы (Будды) и у русского мальчика, который вошел в историю как протопоп Аввакум: «Аз же некогда видел у соседа скотину умершу, и той ночи, возставше пред образом плакався довольно о душе своей, поминая смерть, яко и мне умереть» 73. И тому и другому преодолеть ужас небытия (всегда сочетающийся со стремлением к небытию) помогло обращение к религиозным ценностям. И в библейской книге Екклесиаста человек (Адам, земной) также не оставлен наедине со смертью. В книге Екклесиаста присутствует некто третий — Бог.

«Смысл» близок к понятию «цель». На самом общем уровне поставить вопрос о смысле жизни все равно, что определить цель человеческого существования. А. Введенский в своей лекции «Условия Допустимости веры в смысл жизни» подчеркивает: «Под смыслом данной вещи всегда подразумевается назначение и пригодность для достижения такой цели, за которой почему-то надо или следует гнаться» 74. Но все же в этих словах есть некое отличие: цель практически всегда означает нечто внешнее по отношению к человеку. Лишь Нарцисс заключал свою цель в самом себе, но и он нуждался во внешнем объекте (источнике) для достижения своей цели. С философской точки зрения смысл жизни человека должен неизбежно находится за пределами этой жизни. Даже такой последовательный рационалист и атеист, как Фрейд, отмечал эту особенность и категорически утверждал, что сама по себе проблема смысла-цели может рассматриваться только в рамках религиозного сознания: «Мы едва ли ошибемся, если придем к заключению, что идея о цели жизни существует постольку, поскольку существует религиозное мировоззрение» 75. От себя добавим, что религиозное сознание в обыденной жизни не обязательно развивается внутри одной из религиозных систем. Стихийно-религиозное отношение к реальности и деятельности, включающее благоговение некритическое поклонение и ритуализацию отношений — норма нашей душевной жизни. С точки зрения религиозных систем это отношение кощунственно, с точки зрения философии — примитивно и ошибочно. Но с точки зрения жизни «под солнцем», земной жизни любой объект, замещающий божество, наполняет жизнь смыслом. Идолопоклонник, оскопивший себя перед алтарем Изиды, не чувствовал бессмысленности своей жизни и своей жертвы. «Покойный отдал всего себя развитию циркового духового оркестра» — эти слова не насмешка, а стандартная положительная оценка, подводящая итог жизненному пути.