Александр Моховиков - Суицидология - Прошлое и настоящее - Проблема самоубийства в трудах философов, социологов, психотерапевтов и в художественных текстах

Таким образом, аргументы героев эпохи «fin du siecle» получали как бы освящение древностью. Интересно, что авторы первого русского перевода «Беседы разочарованного со своей душой» для массового читателя И. Кацнельсон и Ф. Мендельсон сочли необходимым в предисловии к сборнику «Фараон Хуфу и чародеи» (М., 1958) уточнить, что «эта несложная философия очень характерна для представителей обреченного класса, инстинктивно чувствующих неотвратимость своей гибели». Необходимость «отстраниться» являлась характерной особенностью любой публикации с «самоубийственным» мотивом в советское время.

Все остальные произведения, вошедшие в раздел, относятся к литературе Нового и Новейшего времени.

Выбор фрагмента из романа Германа Мелвилла (1819-1891) «Моби Дик» (глава «Кузнец») обусловлен тем, что весь роман является как бы развернутой метафорой добровольного ухода в «иномирие» Океана, Природы, отказа от «земной жизни» ради вызова, брошенного человеком Творению и его чудищам. По сегодняшний день современная литература в жанре «фэнтези» постоянно прибегает к перифразам из романа Мелвилла именно тогда, когда речь идет, например, о конце Земли и цивилизации как следствии коллективного самоубийства человечества. Можно сослаться на рассказы современного фантаста Харлана Эллисона. В главе «Кузнец» выведен персонаж, формально «оставшийся в живых» после саморазрушения и уничтожения микросоциума (семьи). Кузнец, почитающий себя мертвым, существует на грани миров как мифологический персонаж, обслуживающий переход между мирами. С помощью этого персонажа Мелвилл ещз раз указывает на то, что его герои уходят действовать в мир, противоположный человеческому, и этот уход не подразумевает возвращения.

Если американский писатель XIX века основным конфликтом считал противостояние человека основам мироздания, Природе, то европейцы в тесноте Старого Света эстетизировали душевное устройство, и самоубийство оказывалось результатом конфликта внутри одной человеческой души.

Таких авторов, как Шарль Бодлер (1821-1867), Ги де Мопассан (1850-1893), Анри де Ренье (1864-1936), в наше время называют «культовыми», подразумевая, что их тексты питают своими образами самопознание и самопонимание общества, а часто и оформляют внешние поведенческие модели. Не одно поколение европейских читателей именно через французскую психологическую новеллу приобщалось и к тайне самоубийства как непостижимого разрыва жизненной ткани через ее эстетическое преодоление.

В новелле Мопассана «Самоубийца» встречаем знакомый, казалось бы, пушкинский мотив: «И с отвращением читая жизнь мою...» Но герой Мопассана не поэт, не творческая личность, привыкшая к самопознанию, нет, поток своей жизни в обратном порядке — от зрелости к детству — перечитывает вполне заурядный человек и в ужасе открывает, что жизненный путь — это путь к ухудшению, провалу, путь порчи чистой детской души и... останавливает эту порчу, прерывая путь. Мопассановская идея, что приговор над собой осуществляет не преступная, но мельчающая и пустеющая душа, находит свое продолжение в модернистской драме и новелле, предметом интереса которых становится как раз душевная бездна.

В новелле Шарля Бодлера «Веревка» фабульное самоубийство привлекает наше внимание к межкультурным провалам, их непреодолимости. Подросток кончает с собой, ибо не в силах вернуться из субкультуры эстетизма в лоно простонародной культуры, к которой принадлежит по рождению. В финале это несущее гибель межкультурье подчеркивается как раз отношением к акту самоубийства: противопоставляется почти мистическое преклонение перед непостижимостью случившегося у эстета-рассказчика грубому суеверию мещанской семьи.

Миниатюра Анри де Ренье «Неизъяснимое» — концентрированный образ одноименного состояния, при котором самоубийство рассматривается как следствие особого откровения. Собственную жизнь отменяет благополучный, спокойный, удовлетворенный эстет, не-изъяснимость — единственное объяснение. Ирония и изысканность стиля Ренье подчеркивают психологический абсурд самоубийства от эстетства.

Большинство включенных в раздел текстов демонстрирует при различной тематике и художественных средствах общую семантическую функцию «самоубийственного мотива». Эту функцию можно обозначить как рубец или шрам культурного слома, то есть, если в жизненной ткани самоубийство зияет черной дырой непостижимости, то в художественной, напротив, выразительно маркирует барьер, границы ментальных переходов, будь это переход исторический, слом времен, сословные потери, изменение имущественного статуса или веры.