Валерий Ильин: Археология детства

Глава 8
ВЕРА И ВЕРНОСТЬ. ПОИСК ПУТИ
Конфликт между требованиями социума
и личной свободой
и его российская специфика
Пройдет совсем немного лет, и позади останутся все волнения и открытия подросткового возраста. Все синяки, шишки, первая влюбленность и многое другое. Не за горами выпускной вечер. Подросток становится юношей или девушкой. На повестке дня вопрос: что делать дальше? Вопрос этот часто становится предметом забот, хлопот и тревог всей семьи. В действительности он еще сложнее и глубже, чем может показаться на первый взгляд, ибо не исчерпывается исключительно тем, где получить дальнейшее образование, какую специальность выбрать. Проблема, стоящая перед молодым человеком, гораздо шире. Если подросток искал место для своей индивидуальности и возможности для реализации своей частичной взрослости внутри семьи и в структуре семейных отношений, а также в относительно узких и функционирующих в сравнительно ограниченном жизненном пространстве социальных группах, таких как класс, школа, компания сверстников, то задача юноши и девушки — найти свое место и реализовать себя в гражданском и общечеловеческом социуме, в жизни вообще. Причем, если подросток, как правило, субъективно бывает убежден в своей абсолютной или почти абсолютной дееспособности, а семья и общество — отчасти по реальным основаниям, отчасти исходя из существующих архаичных представлений и предрассудков — отказываются считаться с этой убежденностью (что, как мы с вами видели, является источником многих конфликтов), то в юношеском возрасте ситуация зачастую меняется на противоположную. В определенный момент социум и государство, представляющее данный социум, признают за индивидом полный объем прав и обязанностей гражданина данной страны. Причем происходит это совершенно автоматически по достижении определенного возраста. Никто не спрашивает молодого человека, готов ли он к исполнению своих гражданских обязанностей, нужны ли ему те или иные права и вообще желает ли он быть гражданином данной страны. В этом смысле свобода выбора личности ограничивается обществом.
Между тем для многих молодых людей юность — это период поиска и сомнений, пришедших на смену подростковой уверенности и безапелляционности. Если подросток субъективно “на все готов”, юноша или девушка часто не имеют ясности не только относительно своих реальных возможностей, но и относительно своих целей и желаний. Они ищут. Для процесса поиска желательна и даже необходима максимальная свобода выбора. В этой ситуации ограничения и требования, налагаемые на личность обществом и государством, неизбежно вступают в конфликт с субъективными потребностями молодых людей, даже если эти требования и ограничения не рефлексируются (не осознаются) индивидом как вопиющая несправедливость и бесцеремонное нарушение его личностных границ.
Данный конфликт, характерный для всех стран, относящихся к европейской цивилизации, в современной России имеет особенно питательную почву. Это связано с двумя обстоятельствами.
Во-первых, полная гражданская дееспособность и ответственность, за исключением, если не ошибаюсь, права “работать с документами” в Кремле в качестве Президента и в Думе в качестве депутата, наступает в нашей стране по достижении восемнадцатилетнего возраста людьми, родившимися здесь. Между тем во всем западном мире молодых людей этого возраста еще сплошь и рядом относят к категории “тинэйджеров”, сиречь подростков. И это очень понятно. Все данные современной науки говорят о том, что в восемнадцать лет процесс психофизиологического формирования человеческого организма ни в коем случае нельзя считать завершенным. И в полном соответствии с такими данными пресловутое “совершеннолетие” в большинстве развитых стран наступает по достижении личностью 21 года. В восемнадцать же лет молодое поколение в массе своей объективно еще не готово к полномасштабному участию в общественной и государственной жизни.
Во-вторых, предъявляя гражданину определенные требования и декларируя некие права, современное российское общество и государство очень часто не имеет ни возможности, ни желания обеспечивать реальное соблюдение этих прав. Я не призываю к пресловутой уравниловке и превращению страны в гигантский собес. Сторонников рыночного либерализма (если они где-то встречали таковой в современной российской действительности) прошу не волноваться. Но бесспорный, по-моему, факт заключается в том, что сегодня государство не обеспечивает ни личную безопасность своих граждан, ни защиту их собственности. Чего стоит публичное замечание Президента о том, что криминальные структуры обеспечивают восстановление справедливости в конфликтах между гражданами и организациями быстрее и эффективнее, чем органы прокуратуры и суд!
Правда заключается в том, что, становясь в 18 лет налогоплательщиком, юноша или девушка практически не имеет реальной возможности самостоятельно обеспечить себе необходимый уровень материального достатка, если не включается в такие специфические виды деятельности, как криминальный бизнес или проституция. Возможности же получения дальнейшего образования и профессиональной подготовки в избранной области часто бывают избирательны и во многом детерминированы такими не зависящими непосредственно от личности обстоятельствами, как место жительства, финансовый и социальный статус родителей и т.п.
Право вступать в брак и создавать семью, признаваемое обществом за молодыми людьми, также не подкреплено реальным уровнем жизни в стране и необходимыми социальными условиями.
Более того, государство и общество не создают необходимых условий даже для выполнения законопослушными гражданами предъявляемых к ним обязанностей! Статьи в прессе о пухнущих с голоду, одетых в обноски и почти безоружных солдатах российской армии воспринимаются сегодня как нечто само собой разумеющееся. Для того чтобы честно “заплатить налоги и спать спокойно”, надо дать взятку чиновнику, если, конечно, нет желания день, а то и другой торчать в душных коридорах налоговой инспекции.
Кстати сказать, ни для кого, в том числе и для молодежи, сегодня не секрет, что требования по выполнению своих обязанностей перед страной и обществом предъявляются в современной России к гражданам также весьма выборочно. Стало аксиомой, что дети высокопоставленных родителей могут не служить в армии, отдельные олигархи могут не платить налоги, главари мафиозных кланов не несут наказания за свои преступления и т.д.
Ответ на вызов.
Специфика молодежного бунта
Все это накладывает дополнительный отпечаток на объективно существующий конфликт между потребностью в максимальной свободе выбора молодого человека и ограничениями, накладываемыми на эту свободу обществом, членом которого он становится. Реальная несправедливость, существующая в социуме, и то, что воспринимается таковой на субъективном уровне, толкает юношество на протест и сопротивление тем или иным общественным и государственным установлениям. В этом заключается главный потенциальный источник молодежного бунта против существующих порядков. Причем, если бунт подростка против учителей и родителей носил исключительно личный характер, требовал признать личность бунтаря в качестве более или менее равноправного партнера и тем и ограничивался, то протест, по крайней мере части молодежи — и, замечу, не худшей ее части — против подлинной и мнимой несправедливости носит куда более широкий характер. Этот бунт имеет метафизический аспект. Его цель не просто обеспечение для себя лично лучших условий жизни в социуме (с этой точки зрения бунтарь чаще всего добивается прямо противоположного результата и, решаясь на свое выступление, он обычно в той или иной степени отдает себе в этом отчет), но переустройство мира на более справедливых основаниях. Помните, у “Машины времени”:
“Ты стал бунтарем, и дрогнула тьма,
Весь мир ты хотел изменить…”
Отсюда радикализм, категоричность и масштабность требований, предъявляемых молодым поколением не только к обществу, но и к мирозданию вообще, к самому Господу Богу.
Дело усугубляется еще и тем, что к пониманию справедливости как “предметно-обоснованного неравенства”, к мысли о том, что “справедливость не может требовать одинакового обхождения с неодинаковыми людьми”1 и что “в основе ее лежит внимание к человеческой индивидуальности и к жизненным различиям”2, люди обычно приходят в более зрелом возрасте. Для молодежного же сознания лозунг “свободы, равенства, братства”, выдвинутый специалистами по эксплуатации человеческих слабостей, доверчивости и верхоглядства еще во времена французской революции, в той или иной форме сохранял свою привлекательность на протяжении всего минувшего столетия. Это можно видеть и на примере русских студентов начала XX века, и на примере западноевропейских студентов начала 1970-х.
В наши дни и в нашей действительности такое примитивное понимание справедливости в молодежной среде по-прежнему сохраняется, хотя чаще находит свое выражение на менее масштабном, бытовом уровне. Скажем, шестнадцатилетняя дочь моей знакомой как-то возмущенно заявила маме приблизительно следующее: “Я не понимаю, почему у всех моих знакомых молодых людей есть машина, а у Сергея нет? Хотя все они его мизинца не стоят!”. От слов девушка перешла к делу: бросила своего тогдашнего “бой-френда” — отличного, между нами говоря, парня и ушла к “несправедливо обделенному”. Я думаю, что не последнее место в этом “революционном действии” играл мотив бунта против “вопиющего социального неравенства”. Здесь уместно заметить, что “бунтовщиком становится отнюдь не только сам угнетенный. Бунт может поднять и тот, кто потрясен зрелищем угнетения (подлинного или мнимого — В.И.), жертвой которого стал другой”3.
Однако смысл бунта у молодого поколения не исчерпывается идеей протеста против несправедливости, существующей в обществе, и ограничения своей личной свободы. “Бунтарский порыв возникает у него как требование ясности и единства. Самый заурядный бунт парадоксальным образом выражает стремление к порядку”4. Точно так же как у подростка наряду с претензией на полный контроль над собственной жизнью присутствует глубокая, неосознанная потребность в наличии внешнего авторитета, в глубине личности молодого человека кроется, как правило, ясно не осознаваемая потребность в чем-то, к чему можно и нужно принадлежать, чему можно служить и подчинять себя и свою жизнь. В глубине подсознания присутствует много раз подтвержденная историческими трагедиями человечества мысль о том, что “лучше пользоваться более ограниченной системой субъективных прав, крепко огражденных и действительно обеспеченных, чем видеть, как твой безграничный круг субъективных притязаний попирается произволом соседей и деспотической властью”5. Это то самое чувство, которое Иван Ильин называл “естественным правосознанием”, присущим каждому человеку 6.
Таким образом, внутри человека, вступившего в юношеский возраст, происходит борьба двух начал: стремление в максимальной степени оградить свою личную свободу от посягательств со стороны общества и переустроить мир на более справедливых началах. И одновременно — потребность в порядке, стабильности, принадлежности и подчиненности. И то, и другое парадоксальным образом часто находит свое выражение в молодежном бунте. Однако акт бунта сам по себе, в какой бы конкретной форме он ни реализовывался, не может дать полного и удовлетворительного разрешения данного внутриличностного конфликта. Если же юноша или девушка выбирают путь абсолютного конформизма, что также не редкость в современной жизни и к чему подталкивают молодых людей некоторые родители и общественные учреждения, то это не только приводит к личностным расстройствам, но и может создать сложности и обернуться крахом в тех сферах жизни, где конформизм призван обеспечивать благополучие — например, в карьере. Самый простой и очевидный пример такого развития событий — когда не разрешенный в юности конфликт прорывается наружу у человека, всю жизнь старавшегося “соответствовать”, лет в сорок. Вспомните героя Леонида Филатова в фильме “Забытая мелодия для флейты”. “Лояльность, законопослушность — опасное бремя, если только оно не взваливается на плечи с чувством независимого самостоятельного выбора и не переживается как верность”7.
Другой путь разрешения конфликта
Я не случайно привел здесь эту цитату. Именно в чувстве верности Э. Эриксон видел залог успешного разрешения обозначенного конфликта юношеского возраста. “Относительно юности и вопроса о том, что находится в центре ее наиболее страстных и беспорядочных стремлений, я сделал вывод, что верность — это та витальная сила, в которой нуждается юность, чтобы стремиться к чему-то, бороться за что-то и за что-то умереть”8. Само понятие “верность” и по звучанию, и по смыслу тесно связано с верой. Кстати сказать, в английском языке, как и в русском, это очень похожие слова. Понятие “faith”, означающее веру, религию, вероисповедание, кредо, употребляется и в значении “верность”, “преданность”, “лояльность”. Другое английское слово, которое используется для обозначения верности — однокоренное с ним “faithfulness”. И это, естественно, не случайно. Вера и верность действительно неразрывно связаны друг с другом не только в словообразовании, но и в человеческой жизни. Точнее сказать, одно прямо происходит из другого. И в этом смысле, на мой взгляд, вера безусловно первична по отношению к верности не только в фонетических конструкциях, но и по сути дела. Никакая верность даже на уровне внешней лояльности немыслима без веры в то, по отношению к чему она имеет место быть. Скажем, проявляя внешнюю лояльность по отношению к некоей организации или государственной системе исключительно из карьеристских устремлений или по соображениям личной безопасности, но совершенно не разделяя при этом целей и методов предмета своей лояльности, индивид верит по крайней мере в то, что данная система достаточно могущественна и дееспособна для того, чтобы обеспечить ему желаемый уровень материальных благ или, наоборот, покарать в случае неверности.
Тем более не может родиться и жить без веры верность глубокая, подлинная — та, о которой Э. Эриксон говорил как о витальной силе, необходимой для того, “чтобы стремиться к чему-то, бороться за что-то и за что-то умереть”.
Без веры, пожалуй, вообще немыслима никакая человеческая личность — ни великий святой, ни великий преступник, “ибо вера есть не что иное, как главное и ведущее тяготение человека, его жизнь, его воззрения, его стремления и поступки”9. Я живу, следовательно, я верю. Человек, совершенно разуверившийся вообще во всем, обычно сам кончает счеты с жизнью, либо быстро угасает в результате болезни или без видимых поверхностному взгляду причин.
Другое дело, что верить можно в самые разные вещи, например в то, что “все люди равны”, или в то, что московский “Спартак” — самая великая футбольная команда всех времен и народов. И первоисточником веры могут выступать как положительные утверждения, так и отрицания. Можно верить в господа Бога и в то, что его не существует. Можно верить в то, что коммунизм есть царство Божие на земле, и в то, что он таковым не является. Однако вера, даже возникшая из отрицания, не может существовать исключительно этим отрицанием. Объектом веры и предметом верности непременно выступает некая идея — то есть в буквальном переводе с греческого “то, что видно”, образ. Она же — “философский термин, обозначающий “смысл”, “значение”, “сущность” и тесно связанный с категориями мышления и бытия”10. И потому идея по определению несовместима с пустотой, являющейся неизбежным, закономерным результатом последовательного отрицания. Наоборот, она призвана ликвидировать пустоту, образовавшуюся как следствие отрицания, чем-то заполнить ее. Другой вопрос, чем именно. Сокровищами земными или небесными. Жизненно необходимыми вещами или мусором и ядовитыми миазмами. Само понятие идеи в наиболее полном, высшем ее проявлении тесно связано с жизнью в широком смысле этого слова.
“Живое существо — это наиболее наглядное проявление идеи. Однако не всякое восприятие “животного”, note 3 Note3 … а только то, которым воспринимается жизнь его, note 4 Note4 … выводящее за пределы “здесь” и “теперь”11.
Чистое же отрицание несовместимо с жизнью. Отрицание, ничего не предлагающее взамен отрицаемого, есть смерть. Ощущение этого факта заложено в подсознании человека. Поэтому люди, чья вера возникла из отрицания чего-то, несогласия с чем-то, сознательно или бессознательно начинают искать нечто, какую-то идею, которую делают объектом своей веры и предметом верности вместо отвергнутого. Атеист, начав с отрицания Бога, неизбежно приходит к вере в материю, в человечество, в науку. Человек, отрицающий коммунистический рай, придумывает или ищет рай иной — подлинный или мнимый. Я помню, как в старших классах школы мы, представители советской молодежи начала 1980-х, начав свои поиски с критики и отрицания всех “прелестей” “самого справедливого и прогрессивного общественного устройства в истории человечества”, пришли к абсолютной идеализации “западного образа жизни”, о котором в то время имели представление в основном по передачам ВВС, “Голоса Америки” и джинсам, которыми торговали фарцовщики у “Детского мира”.
Итак, молодому поколению, реально вступающему во взрослую жизнь, витально необходима идея как предмет веры, объект верности. Идея, которой можно служить. Идея, ради которой молодой человек был бы готов добровольно принять ограничения личной свободы, налагаемые на личность обществом. Идея, к которой он готов стремиться. Для достижения которой он готов преодолевать трудности, прилагать силы, идти на жертвы.
Витальность идей: от чего она зависит
и как влияет на судьбу человека
Старшему поколению это достаточно хорошо известно. Поэтому во всем мире общество, желая включить молодежь в свою структуру, использовать ее энергию для достижения своих целей и по возможности свести к минимуму реальные и потенциальные конфликты, связанные с этим, предлагает ей те или иные идеи в качестве предмета веры. Это одна из важнейших функций государственной идеологии. Однако следует иметь в виду, что идея, подобно большинству живых организмов, имеет определенный жизненный цикл. В какой-то момент она становится нежизнеспособной и умирает. Помните бендеровское: “Идея себя изжила”. Это может происходить, например, в том случае, когда идея реализована, провозглашенная цель достигнута. Можно создать новый автомобиль, более совершенный, чем все созданные ранее, как частное воплощение уже осуществленной идеи. Но нельзя вновь изобрести автомобиль вообще — он давно изобретен. Это может случиться также, если имеются некие условия, в которых данная идея существовать попросту не может. Скажем, идея всеобщего равенства по вполне очевидным причинам нежизнеспособна в обществе, строящем свою жизнь и убеждения на принципах кастовой системы. Другое дело, что есть вечные, универсальные или, я бы сказал, подлинные идеи и непреходящие ценности, но о них чуть позже.
Пока же вернемся к тому, что предлагается молодежи обществом. Идеи, которые пытается внедрить в ее сознание государственная идеология, тесно связаны с целями и задачами данного государства. И с тем, как они понимаются и формулируются государственной элитой. История знает немало примеров, свидетельствующих о том, что государственная жизнь и само существование государственной системы обусловлены жизнеспособностью и актуальностью господствующих в данном обществе идей. Кризисы государственной идеологии и самой государственной системы тесно связаны друг с другом. Если возникший идеологический кризис не находит удовлетворительного разрешения: скажем, если на смену полностью реализованной и, таким образом, изжившей себя идее, не приходит новая, отвечающая актуальным потребностям времени, — это означает конец данного государства в том виде, в котором оно существовало. Например, упадок и гибель Римской империи тесно связаны с умиранием идеи “римского мира”, максимально реализованной в создании гигантской мировой державы и, таким образом, исчерпавшей себя. То же самое происходит, если общество по тем или иным причинам строит свою жизнь и веру в соответствии с изначально нежизнеспособной идеей. Третий рейх был обречен на гибель, ибо идея нацизма в своем крайнем проявлении неизбежно противопоставляла немцев не просто евреям или славянам, но всему человечеству. В этих условиях его не могли спасти ни жестокость Гиммлера, ни полководческие таланты Манштейна, ни “чудо-оружие” доктора Брауна.
И, напротив, если государственная идеология находит ясный и точный ответ на вызов времени, созвучный традициям общества и архетипам, укоренившимся в коллективном бессознательном, система выживает в самых неблагоприятных обстоятельствах. Скажем, Сталин и его окружение, потерпев страшное поражение на фронте в 1941 г., столкнувшись с фактами массовой паники и сдачи в плен в действующей армии, отбросили, как изношенную тряпку, идею мировой революции и “освободительного похода” в Европу, настойчиво внедрявшуюся в сознание советской молодежи в предвоенные годы. Взамен во главу угла поставили идею патриотизма, за которую еще недавно можно было отправиться на лесоповал, заговорили о славе и традициях русского оружия, деяниях предков, в том числе таких отъявленных контрреволюционеров, как А.В. Суворов, о былом величии империи. Прекратились гонения на Церковь. Более того, осенью сорок первого вокруг Москвы на самолете обносили икону Владимирской Божьей матери. Армии вернули погоны. Саму войну объявили Отечественной. По сути, провозгласили старое доброе: “За веру, царя и отечество!”. Правда, говорят, Иосиф Виссарионович не сам до этого додумался, а, напуганный до смерти разразившейся катастрофой, лишь скрупулезно выполнил все то, что рекомендовал ему сделать в личном послании митрополит гор Ливанских. Но в нашем контексте это не так уж принципиально. Важно, что идея оказалась верной и нашла отклик в сердцах. Принеся в жертву не поддающееся подсчету количество жизней, народ вырвал победу в, казалось бы, безнадежно проигранной войне.
То, что сегодня российская государственность и национальная идеология переживают глубокий и затянувшийся кризис, не требует доказательств. Необходимость поиска “государственной идеи” была провозглашена лет восемь назад, а воз и ныне там. Все потуги что-то сделать на этом поприще “политологов”, “экспертов”, “представителей творческой интеллигенции”, обслуживающих власть, а точнее, холуйствующих перед ней и одновременно использующих ее, пока ни к чему не привели. Нельзя же, в самом деле, всерьез воспринимать как государственную идеологию невнятное бормотание о том, что “Россия была и остается великой державой”, о “нашей верности принципам свободы и демократии”. Или видеть воплощение общенациональной идеи в песнопениях под музыку гимна Советского союза о том, как “российский орел совершает полет” в сочетании с партийно-правительственными стояниями на церковных службах в дни великих праздников. Все это только подтверждает очевидную мысль: пустое сердце не способно породить подлинно глубокую и великую идею. Недалекий ум не в состоянии создать привлекательный для массового потребления и внушающий доверие суррогат такой идеи.
Таким образом, значительная часть современной российской молодежи фактически лишена каких-либо ясных и разумных ориентиров со стороны общества и государства в своих поисках источника личной веры и предмета личной верности. А если и семья не в состоянии ничего предложить молодому человеку, что, увы, сегодня не редкость, то он вынужден делать это на свой страх и риск, полагаясь на собственный инстинкт и ощущения, жизненный опыт, врожденные и приобретенные за предыдущие годы качества собственной личности.
Если все предыдущие возрастные кризисы, о которых мы с вами говорили, в свое время не получили более или менее положительного разрешения, если элементы личностной идентичности остались несформированными или результатом предыдущего развития стала отрицательная идентичность, то очень велика вероятность, что решением юношеского кризиса станет уход в невроз, в наркотики или алкоголизм. Если же развитие и формирование личности протекали благополучно, то раньше или позже молодой человек найдет или сформулирует для себя идею, в которую он готов верить, верность которой он готов хранить. Если хотите, жизненное кредо. От качества, глубины и жизнеспособности этой идеи будет во многом зависеть его последующая жизнь — во всяком случае, в обозримом будущем.
Чем глубже и качественнее идея, тем больше ее витальная сила. Верность такой идее не есть бремя, даже если она требует жертв от личности, но источник вдохновения и дееспособности, необходимый для подлинных жизненных свершений и достижений. “Жить стоит только тем и верить только в то, за что стоит бороться и умереть”12, — на первый взгляд эта сентенция кажется мрачноватой, но я считаю ее глубоко оптимистичной и жизнеутверждающей. Ведь “человек верит в то, что он воспринимает и ощущает как самое главное в своей жизни”13. И если самым главным в своей жизни он считает нечто подлинное, стоящее такой страшной и высшей цены, как человеческая жизнь, то и награда за верность будет соответствующей. Я вовсе не имею в виду идею загробного воздаяния, хотя это далеко не последнее дело. И уж тем более не памятник на братском кладбище, пусть даже и с почетным караулом. Я говорю о вещах более приземленных и материальных. Прежде всего о том, что тот, кто верит в истинные ценности, строит свою жизнь в соответствии с этой верой, стремится к ним, имеет реальный шанс на успех в этой жизни. Тот же, кто присягает на верность идеям ложным, мелким, малоценным и готов за такие идеи бороться и служить им, обречен на поражение и крах. Человек, который искренне верит в коммунизм, как показывает практика, скорее всего окончит свои дни в концентрационном лагере — неважно, сталинском или гитлеровском. Человек, который верит, что московский “Спартак” — лучший клуб всех времен и народов, и, храня верность этой идее, тратит время, силы и деньги на разъезды вместе со “Спартаком” по Европе, будет раз за разом испытывать жестокое разочарование.
Вот еще один распространенный пример. Представим себе девушку, выросшую в российской глубинке, среди нищеты, грязи, мата и безысходного пьянства. Вот она вступает в юношеский возраст. И первое, что может возникнуть в душе такой девушки, — чувство возмущения и протеста против окружающей действительности: “Почему я должна здесь жить, терпеть все это?! Я не хочу! И не буду!”. И из этого возмущения, весьма возможно, возникнет бунт. Бунт этот, скорее всего, найдет свое материальное воплощение в том, что наша девушка соберет сумку и уедет. Куда? Конечно, в Москву. Если дело бунтом и ограничится, то по приезде в столицу она, по всей видимости, помыкавшись какое-то время, устроится на вещевом рынке продавцом в палатку, принадлежащую “лицу кавказской национальности”. Либо, что тоже не исключено, поступит в бригаду уличных жриц любви. Снимет дешевую комнату. Или квартиру на паях с другими такими же девушками. Если все пойдет нормально, то со временем выйдет замуж без особой любви за “не нового русского”. Нарожает ему детей. Лет через десять мы встретим ее, подурневшую и постаревшую, во дворе дома в спальном районе, ворчащую на то, что муж выпивает, что денег хватает только на еду, что на кухне не повернуться… Если же не сложится, то через какое-то время вернется домой, окончательно разочарованная и озлобленная. Или закончит свой путь в грязном наркоманском притоне…
Теперь представим, что наша девушка пойдет в своем протесте несколько дальше и скажет себе что-то вроде: “Я сделаю все что угодно, но вырвусь из нищеты!”. В этом случае ее жизнь, скорее всего, сложится иначе. Стремление стяжать земное богатство или, по крайней мере, состояние, обеспечивающее определенный уровень материальных благ, — это уже не просто бунт. Это идея. Не Бог весть какая глубокая и оригинальная, но идея. Такая девушка не пойдет ни на рынок, ни на панель. Там недостаточно платят. Весьма вероятно, что ее можно будет разыскать в увеселительном заведении “для состоятельных господ”. Теоретически можно представить себе, что, проработав там какое-то время и постоянно откладывая деньги из очень немаленькой зарплаты, которую получают сотрудницы подобных учреждений, на банковский счет, она постепенно накопит сумму, достаточную для покупки квартиры и подержанной иномарки, и найдет какое-то иное занятие. Опять-таки теоретически нельзя исключить, что в веселое заведение заглянет молодой, красивый, богатый и неженатый. И мы станем свидетелями истории любви в лучших голливудских традициях. Но в реальности все обычно складывается иначе. Истории любви остаются уделом экранных героев. Необходимая же сумма упорно не скапливается — в сегодняшней Москве можно потратить любые деньги. Да и аппетит приходит во время еды… Если же и скапливается, то когда тебе за тридцать, тяжело менять привычное, пусть и порядком “доставшее” занятие на что-то другое и все начинать с нуля. Таким образом, “обеспеченная жизнь” оборачивается бесконечными бессонными ночами и треугольником: будуар — тренажерный зал — солярий. “Блага же земные” сводятся в основном к дорогому белью и косметике. Не Бог весть какой результат…
Но возможен и третий вариант. Некоторые девушки из провинции не просто говорят: “Я уеду отсюда. Я вырвусь из нищеты!”. Они идут еще дальше и заявляют: “Я поеду в Москву и покорю ее!”. И если это не просто декларация, если это становится идеей, даже если хотите, идеей фикс, тогда держись все и вся! Потому что это идея, заслуживающая самого серьезного отношения. Потому что в ее основе, даже если наша героиня не отдает себе в том отчета, лежит идея могучая, глубоко коренящаяся в коллективном бессознательном человечества и проходящая красной нитью через всю его историю. Идея, наполнявшая ветром паруса колумбовой “Санта-Марии”, идея, толкавшая вперед, в неизведанное североамериканских пионеров и русских первопроходцев. Идея земли обетованной. Между прочим, согласно библейскому повествованию, евреи не просто пришли в землю обетованную и поселились в ней. Они именно завоевали, покорили ее, отчасти уничтожив, отчасти поработив или вытеснив жившие там до них народы (см., например, книгу Иисуса Навина). И подобно ветхозаветному Израилю, наша девушка, движимая идеей земли обетованной, приехав в Москву, начинает покорять, завоевывать ее. Не брезгуя при этом никакими средствами, расталкивая и вытесняя конкурентов, где локтями, где бедрами, где иными частями тела. И очень часто достигает желаемого. Назовите мне среди нынешних кумиров толпы, среди тех, покорил Москву, а вместе с ней и всю Россию, хоть одного коренного москвича. Я, например, затрудняюсь это сделать. Думаю, вы тоже. В подавляющем большинстве они приехали из глубинки искать земли обетованной и покорять ее. Прямо скажу: стать “звездой” современной российской “масс-культуры” или политики — не тот жизненный результат, которого я бы пожелал для своей дочери. И тем не менее, последняя из наших трех девушек — безусловно, победительница в жизни по сравнению со своими землячками. Вот она, сила идеи! Не случайно, говоря о всемогуществе идеи, Э. Фромм писал:
“Она открывает людям глаза. Она вырывает их из глубокой спячки. Она заставляет людей активно мыслить и чувствовать, заставляет увидеть то, что прежде было недоступно взгляду. Идея обладает способностью пробуждать все то, для чего она предназначена, так как она апеллирует к разуму человека и к другим проявлениям свойств человека… Когда идея проникла в самое нутро человека, она становится мощнейшим оружием, поскольку идея пробуждает в нем жажду борьбы, удесятеряет его энергию и указывает ему нужное направление приложения своих сил”14.
Об одной вечной идее
и ее главном символе
Продолжим разговор об идеях вечных, бессмертных, о которых я вскользь уже упомянул. Все, что я скажу, ни в коем случае не является апологией христианства. Таких апологий существует достаточно. Тем, кто идентифицирует себя с христианством, еще одна ни к чему. Тех, кого не убедили все предыдущие, вряд ли убедит очередная.
Поэтому я совершенно сознательно хочу взглянуть на христианство на символическом уровне. С самой поверхностной, сугубо мирской и, если угодно, прагматической точки зрения. Не касаясь ни смысла таинств, ни глубин мистического и догматического богословия, ни величия и драматизма христианской истории. В контексте нашего разговора я хочу показать лишь некоторые основания, которые дает христианство для мирской жизни, и то, как влияют присутствующие в нем вечные идеи и символы на судьбу человека. Начну с самого начала.
Начало христианской жизни есть обряд крещения. Это не только омовение от первородного греха и грехов, совершенных человеком в жизни до момента свершения таинства. Это принятие креста. Не только в метафизическом, но и в буквальном смысле. На крещенного одевают крестик. Крест, воздвигнутый на Голгофе, возвестил миру о победе над смертью. Крест был и есть центр, главный символ, квинтэссенция христианства на протяжении всей его истории. Две тысячи лет назад Господь обратился с призывом к каждому представителю рода человеческого:”Возьми крест свой и следуй за мною!”14. Сознание, усматривающее в этом призыве лишь некое бремя и самоограничение и потому отвергающее его, очень поверхностно, архаично и атавистично. Берусь это утверждать. И дело тут не только в заповедании Христа: “Возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим; Ибо иго Мое благо и бремя Мое легко”15. Человек, отвергающий крест как символ страдания, жизненных неудобств и невзгод, уподобляется древним римлянам и представителям других давно исчезнувших народов, видевших в кресте орудие позорной казни. Сознание такого человека по тем или иным причинам вытесняет тот факт, что Воскресение превратило крест в орудие победы, надежды, спасения.
Крест обращен в мир, открыт миру, в отличие от замкнутой на самой себе окружности, ставшей символом многих других религий, философских и мистических учений.
“Забавно, что многие наши современники (и наши тоже — В.И.) — и скептики, и мистики — объявили своим гербом некий восточный символ, знак дурной бесконечности. Они представляют себе вечность в виде змеи, кусающей свой хвост. Убийственная насмешка видится мне в столь нелепой трапезе. Вечность фаталистов, восточных пессимистов, вечность суеверных теософов. Вечность высоколобых ученых — эта вечность вправду подобна змее, пожирающей свой хвост; выродившееся животное уничтожает себя самое”16.
Принимая крест, человек получает возможность смотреть на мир по-детски широко открытыми глазами, подобными глазам святых на православных иконах. Принимать мир таким, каков он есть, во всей его полноте, а не через бесконечное самокопание и личный опыт, который всегда остается замкнутым и ограниченным, сколь бы обширен он ни был. Видеть подлинную ткань, сущность бытия. Видеть не только и даже не столько внутри себя, но и вовне, в окружающем мироздании источник жизненной силы и надежды.
“Христианство возвестило со всей яростью, что надо глядеть не внутрь, а наружу — надо принять с удивлением и любовью общество и опеку Бога”17.
Человек, принявший столь избранное и вечное общество, по определению не может страдать от экзистенциального одиночества, ставшего, как хорошо известно всем моим коллегам, источником столь многих личностных трагедий в наши дни — и в первую очередь в молодежной среде.
“Стать христианином было тем и радостно, что ты уже не один со своим внутренним светом, что есть свет снаружи — блистающий, как луна, светлый, как солнце, грозный, как полки со знаменами”18.
Крест устремлен в бесконечность и вечность подлинную. Его горизонтальная перекладина соединяет прошлое с будущим, вертикальная — небо с землею. Их пересечение — подлинное бытие, центр мироздания, в котором соединяется опыт прошлого и надежды будущего. Райское блаженство и земная, даже подземная адская страсть. Помещая крест в свое сердце, человек сам становится центром мироздания, точкой сосредоточения этих могучих сил.
Крест есть орудие достижения цели. Вспомним, да простят мне верующие люди такое сравнение, перекрестие прицела. Человек, поместивший крест перед своим внутренним, духовным зрением, обретает возможность ясно видеть, осознавать то, что для него действительно важно, — свою жизненную цель и пути ее достижения.
Охватывая небо и землю, прошлое и будущее, крест парадоксальным образом соединяет в единое целое, казалось бы, несоединимое. Причем в максимальном, абсолютном его проявлении. Сохраняя при этом во всей полноте неповторимость, целостность каждого компонента, его тождественность себе самому. Помещая крест в свою душу, человек тем самым соединяет в единое целое разные, зачастую прямо противоположные и на первый взгляд несовместимые личностные качества и чувства. И при этом храбрость остается храбростью, страх — страхом, боль — болью, радость — радостью, доброта — добротой, ярость — яростью. Это, так сказать, бескомпромиссное единство противоположностей и подлинная идентичность и интегрированность личности. Это то, что необходимо в жизни, чтобы добиться успеха, а то и просто выжить.
“Любящий жизнь свою погубит ее, а ненавидящий сохранит. Это не мистическая абстракция, а бытовой совет морякам и альпинистам; его можно напечатать в путеводителе по Альпам или в строевом уставе. note 5 Note5 … Человек, отрезанный морем, спасется, только если рискнет жизнью. Солдат, окруженный врагами, пробьется к своим только в том случае, если он очень хочет жить и как-то беспечно думает о смерти. (На мой взгляд, точнее сказать, думает совсем даже не беспечно, но готов при этом умереть. — В.И.). Если он только хочет жить — он трус и бежать не решится. Если он только готов умереть — он самоубийца; его и убьют”19.
Наконец, крест — символ самого великого чуда, известного человечеству, — Чуда воскресения. И тот, кто верит в Крест, верит в это чудо и чудеса вообще. Те же, кто утратил веру во все чудесное, лишают себя многого. Жизнь без чудес не просто скучна и однообразна. Без чудес невозможны подлинно великие свершения и достижения. Люди, отрицающие факт воскресения и объясняющие исцеления, совершенные Господом, его “экстрасенсорными способностями”, отнюдь не лишают Христа Его божественности. Они лишают человека надежды и шанса. Без веры в чудо Золушка вряд ли оказалась бы на балу. Будучи по-настоящему скромной и смиренной девушкой, она без этой веры скорее всего просто не стала бы беспокоить крестную своими глупыми и даже бредовыми с сугубо рационалистической точки зрения мечтами. И по сей день перебирала бы бобы на кухне у злой мачехи. Без детской и наивной веры в волшебные сказки провинциальная девушка никогда не станет кинозвездой ни в России, ни даже в Америке. Она очень реалистично и логично рассудит, что для поступления в театральный институт надо дать большую взятку, что для получения хорошего контракта нужны большие связи, что “звезд” шоу-бизнеса и без нее пруд пруди. И останется дома среди унылых строений и грязных проулков либо отправится торговать на рынок или в “веселое заведение”. И символично, на мой взгляд, что материализовавшиеся из адских глубин существа типа Бен Ладена и ему подобных, персонифицировавшие абсолютную деструктивность, некрофилию, аннигиляцию жизни как таковой, в своих воззваниях в первую очередь ставят задачу отнюдь не борьбы с какой-либо государственной или политической системой, скажем, с Израилем или “американским империализмом”. Нет, прежде всего они призывают уничтожать крестоносцев.
Завершая этот разговор, хочу обратить ваше внимание еще на два аспекта, говорящих в пользу христианства как вечной и нетленной ценности, по-настоящему достойного и истинного предмета веры и верности.
О жизненной силе христианства свидетельствует прежде всего сам факт того, что Церковь Христова выстояла и сохранилась в первозданном, нетленном виде, несмотря на все ереси, расколы, гонения, войны и иные катаклизмы человеческой истории.
Второе обстоятельство, быть может, не столь очевидное и величественное, но именно в этом-то, на мой взгляд, и заключается его прелесть, — это то, что, по меткому замечанию героя одного из произведений Г.К. Честертона, “христианство всегда не модно…”20. Такое бытовое, если угодно, наблюдение — прекрасное свидетельство вечности христианских идей и ценностей. Ведь само понятие моды с вечностью несовместимо. Если бы мода вдруг стала вечной и неизменной, она перестала бы быть модой. Одна мода сменяет другую несколько раз на протяжении жизни одного только поколения. То, что модно сегодня, завтра будет казаться архаичным и даже смешным и нелепым.
“Церковь же всегда как бы отстает от времени, тогда как на самом деле она — вне времени. Она ждет, пока последняя мода мира увидит свой последний час, и хранит ключи добродетели”21.
Не знаю, достаточно ли сказанного, чтобы убедить скептиков в том, что молодые люди, приобщенные семьей к христианской традиции, имеют лучшие стартовые возможности и легче и успешнее справляются с кризисом юности, особенно в специфических российских условиях, но, по-моему, тут есть над чем задуматься.
Об одной специфической особенности
“загадочной русской души”
Заканчивая разговор о кризисе юношества, об идейном воспитании и развитии молодежи, я хочу обратить внимание на одну часто встречающуюся ошибку, порой влекущую за собой самые негативные последствия. Я имею в виду характерную — особенно для российского менталитета — склонность к абсолютной персонализации любых идей, учений, событий. Эта тенденция начинает проявляться еще в школьные годы. Спросите у российского школьника: какой предмет ему нравится больше других? (Для чистоты эксперимента исключим физкультуру — это совершенно иной тип деятельности по сравнению со всем процессом обучения и потому разговор о ней отдельный). После длительного размышления наш школьник назовет какой-то предмет, например, географию. Тогда задайте следующий вопрос: а чем этот предмет тебе нравится? Почти не задумываясь, большинство школьников скажут что-то вроде: “Ну, учительница хорошая. Веселая. Интересно рассказывает. Просто так двойки не ставит. Не выгоняет из класса. И вообще, она ничего…”. Иными словами, критерием оценки предмета для ученика в нашем примере является личность учителя.
С годами у многих людей такой подход к оценке сложных и многомерных явлений становится преобладающим. И положительное, и отрицательное отношение к явлению остается абсолютно субъективным. То есть на него проецируется отношение к личности, с данным явлением ассоциирующейся. Во времена, которые официально принято называть “культом личности”, все достижения страны и народа связывали с товарищем Сталиным и только с ним. При этом игнорировался тот очевидный факт, что “вождь всех народов” лично не только не строил, скажем, Днепрогэс, но даже не проектировал его. Когда с началом перестройки партийные историки принялись дружно обличать преступления того времени, во всех них оказался виноват опять-таки товарищ Сталин. Хотя вообще-то диктатор самолично не расстреливал политических заключенных. И не обеспечивал своим непосредственным участием каторжный режим в лагерях.
Подобное мнение можно встретить и сегодня применительно к любой идее. Очень ярко этот механизм проявляется опять-таки в отношении к христианству и церкви. Причем чрезвычайно похожие доводы выдвигаются в обоснование и положительного и отрицательного личного отношения к христианству.
“О чем вы говорите! — воскликнет страстная, слегка истеричная противница религиозного воспитания в семье. — Какая вера?! Какие там заповеди?! Вы только посмотрите на настоятеля нашего храма отца Онуфрия! Это же совершенно необразованный, косноязычный тип! Пьяница, стяжатель. Вы посмотрите, на какой машине он разъезжает! Не зря вокруг него все время крутятся представители криминалитета. А еще я слышала про него такое!.. Даже язык не повернется повторить! И это — православный священник”. При этом, обличая (возможно, во многом вполне справедливо) подлинные и мнимые грехи и даже преступления отца Онуфрия, наша страстная дама незаметным для себя образом уподобляется человеку, купившему на рынке незрелый или гнилой арбуз и сделавшего из данного неприятного случая вывод, что все арбузы несъедобны. Очевидно, что человек, пришедший к такому выводу, лишает не только себя, но и своих детей какой-то частички жизненных радостей и большого количества жизненно необходимых организму витаминов группы В.
И потом, пусть отец Онуфрий стяжатель, вор, прелюбодей, аморальный тип. Но причем тут Бог? Таким образом, личность, вообще не заслуживающая какого бы то ни было внимания, личность ничтожная, становится настолько гигантской в индивидуальном сознании, что заслоняет собой, вытесняет великую идею. Поистине дьявольское наваждение в чистом виде! Приведенный пример ни в коем случае не является абстракцией. Именно такого уровня аргументацию можно встретить сплошь и рядом. Причем, что особенно удивительно, в среде людей образованных, не чуждых философии и, следовательно, знакомых с формальной логикой и правилами построения силлогизмов.
Хуже того, “разочаровавшись” в христианстве, сведенном в личном восприятии к фигуре отца Онуфрия, наша дама, именно потому, что она образованна и не чужда философии, часто начинает искать выход из “духовного кризиса” во всевозможных восточных культах и мистических учениях. Еще хуже, если она с энтузиазмом, достойным лучшего применения, начинает “строить” свою семью, руководствуясь “мудростью”, почерпнутой из какой-нибудь “Бхагавадгиты, как она есть” или у “гуру Кришнамурти”, и транслировать ее своим детям. Я бы искренне порекомендовал тем, кто чувствует разочарование и духовный кризис, не спешить. Взять паузу и в этот период обратиться к чему-нибудь не очень серьезному, например, к хорошему детективу. Это не только отдых и развлечение. Там вы можете обнаружить, например, монолог патера Брауна, имеющий непосредственное отношение к описанной ситуации:
“Не стану отрицать, бывают хорошие люди в дурной религии и дурные — в хорошей. Но одну вещь я усвоил из опыта вполне реального… Вряд ли мне попадался хотя бы один философствующий преступник, который не философствовал бы о Востоке и перевоплощении, о колесе судьбы и круговороте вещей, о змие, закусившем собственный хвост. Я на деле убедился, что над слугами этого змия тяготеет рок — они и сами обречены ходить на чреве своем и есть прах. На такие темы может болтать любой шантажист и любой злодей. Первоистоки этого учения, быть может, иные; но в нашем реальном мире оно стало религией негодяев”22.
Быть может, кому-то покажется, что это сказано чересчур сильно и чересчур категорично, но зато по существу. Вот пример из той же серии, но противоположный по форме. Предельно экзальтированная и опять-таки слегка истеричная дама с придыханием сообщает знакомой: “Я вчера была в Храме. Какую удивительную проповедь сказал отец Любомудр! Какая глубина мысли! Какой необыкновенный батюшка! Какой внимательный! Как выслушивает каждого! Какие необыкновенные глаза! Тебе обязательно надо к нему сходить!”. И к этой даме у меня возникает все тот же вопрос: а где здесь Бог? Я вполне допускаю, что отец Любомудр прекрасный человек и яркая личность. Но Храм-то — дом Божий. Туда приходят поклоняться и исповедоваться Богу. Отец Любомудр же — лишь свидетель и служитель. Но в сознании нашей дамы его фигура вытесняет Бога на второй план, а то и вовсе не оставляет Ему места. Вновь личность, пусть даже вполне достойная, заслоняет идею. Между тем именно так верят многие поклонники бесспорных и многочисленных талантов покойного протоиерея Александра Меня и ныне здравствующего дьякона Андрея Кураева, среди которых, кстати, много именно молодых людей. Если вернуться к нашему примеру с арбузом, то “верить” таким образом — это все равно что выбрать на рынке самый большой и красивый арбуз и, принеся покупку домой, бесконечно любоваться его внешним великолепием, забывая при этом разрезать и съесть. Патология, пожалуй, еще более тяжелая, чем в первом случае. Впрочем, результат, по сути, тот же самый. Такой человек и его дети тоже лишены полезных свойств, заключенных в арбузе, несмотря на то, что последний физически присутствует у них дома. Надо только взять нож и протянуть руку.
Итак, любая самая великая идея, воспринимаемая исключительно субъективно, крайне персонифицированно, неизбежно подвергается ограничению и искажению. Она в значительной степени утрачивает свою витальность и, более того, может превратиться из движущей силы развития личности в цепи или паутину, опутывающие человеческую душу.
Если вернуться к символу креста, то можно сказать, что крест в этом случае перестает быть таковым. Он утрачивает свою открытость и безграничность. На его перекладины, устремленные в бесконечность, накладывается предел, ограничение. Они как бы подламываются. Крест превращается в свастику…
Вот почему так важно, на мой взгляд, при выборе объекта веры и верности сохранять способность видеть весь лес целиком, даже если взгляд упорно тянется к одному и тому же дереву. Вот почему важно, стремясь уловить всю гамму оттенков, не утратить незаметно для себя способность отличать белое от черного и свет от тени.
Мне нередко приходится слышать в группах, на семинарах и в частных беседах возражение, что ведь в любых философских, религиозных, мистических учениях и системах есть что-то правильное и полезное. Наверное, это действительно так. Вопрос в том, делает ли частность целое достойным веры и верности. Я всегда вспоминаю при этом эпизод из фильма “Телохранитель” с Кевином Костнером в главной роли. Момент, когда он ночью в лесу вступает в перестрелку с убийцей. При этом герой Костнера падает на колени, закрывает глаза и начинает стрелять. Смотря фильм, я не сразу понял, что происходит, почему он закрыл глаза. Потом до меня дошло: ведь подразумевается, что в реальной-то ситуации дело происходит в темном зимнем лесу, где нет софитов и ничего не видно на расстоянии вытянутой руки. Он стреляет из пистолета по-дзэнски!
Безусловно, если вы оказались в ночном лесу один на один с вооруженным противником, способность стрелять по-дзэнски, с закрытыми глазами — очень полезный, даже жизненно необходимый навык. Теоретически нельзя исключить, что любой из нас может оказаться в таком положении. Вопрос все тот же: является ли гипотетическая возможность подобной ситуации достаточным основанием для ухода в буддистский монастырь и стремления к нирване?
Глава 9
ДРЕВО ЖИЗНИ
Идея рода и ее смысл
До сих пор мы говорили о семье в узком смысле слова. О семье в двух поколениях — родителях и детях. И лишь временами, по мере надобности, обращались к третьему поколению — бабушкам и дедушкам. Это было вполне оправданно, пока речь шла о непосредственном влиянии на формирование личности. Но наш взгляд остался бы очень узким, если бы только этим и ограничился. Для придания ему полноты, глубины и некоторой законченности я хочу коснуться опосредованных влияний на судьбу человека.
И здесь необходимо подробнее поговорить еще об одной идее, также созвучной вечности и по-настоящему витальной. Идее, присутствующей в жизни каждого человека вне зависимости от его вероисповедания, национальности, культурной традиции. Идее, в полной мере отвечающей потребности людей “чувствовать, что они представляют некоторый особый род (клан или нацию, класс или касту, семью, профессию или тип), чьи знаки отличия они будут носить с тщеславием и убежденностью и защищать”1. Речь идет об идее принадлежности к конкретной родовой традиции, об осознавании себя не просто сыном (или дочерью) и наследником определенных людей, но потомком и продолжателем дел огромного числа поколений. Поколений, связанных между собой не только кровными узами, но и выполнением некоей общей задачи, общим усилием, направленным к единой цели. Мы поговорим о восприятии себя как жизненного воплощения родовой идеи на данном отрезке истории всего человечества.
“Жизненная задача всякого — познать строение и форму своего рода, его задачу, закон его роста, критические точки, соотношение отдельных ветвей и их частные задачи, а на фоне всего этого — познать собственное место в роде и собственную задачу, не индивидуальную свою, поставленную себе, а свою — как члена рода, как органа высшего целого”2.
Разительный пример того, насколько важно осознание своего места в истории рода и своей роли в выполнении общеродовой задачи для личной судьбы человека, дает нам евангельская история. Как известно, Иосиф, муж Пресвятой Девы, принадлежал к очень древнему и славному роду, давшему ветхозаветному Израилю таких великих правителей, как царь Давид и Соломон 3. Он, безусловно, осознавал свою родовую принадлежность. На это есть прямое указание в Евангелии. На перепись населения, предпринятую Квиринием, он отправился вместе с женой своей, Девой Марией, из Назарета, где проживал, “в Иудею, в город Давидов, называемый Вифлеем, потому что он был из дома и рода Давидова”4. Вместе с тем, будучи прямым потомком столь славных предков, сам Иосиф довольствовался скромной ролью назаретского плотника. Можно предположить, что он объективно не обладал ни талантами и красотой Давида, ни мудростью Соломона и отдавал себе в том отчет. И тем поразительнее, что именно Иосиф, не наделенный выдающимися личностными качествами, занимавший невысокое место в социальной иерархии, не имевший особых личных амбиций, стал высшей точкой в истории своего рода, реализовал его подлинное предназначение. Соломон на пике своей славы и богатства был удостоен того, чтобы воздвигнуть храм Богу. Иосиф, в глубине своего смирения и бедности, оказался призван служить воплощенному Богу, заботиться о нем и даже в каком-то смысле воспитывать его в детские и юношеские годы жизни Спасителя. Давид, начав в ранней юности с карьеры пастуха, стал царем Израиля. Иосиф, всю свою жизнь оставаясь плотником, стал отцом Спасителя Израиля и всего человечества по Его человеческому естеству.
К пониманию значения опосредованного влияния жизни предков и родовой традиции на личность в целом, во многом схожему с высказанным Павлом Флоренским, приходят и многие представители самых разных современных психотерапевтических школ и направлений. Среди них можно упомянуть Э. Эриксона и Э. Берна, крупнейшего представителя системной психотерапии Б. Хеллингера и его последователей, А. Шутценбергер, много работающую с так называемым “синдромом годовщины”, автора методики психодраматической реконструкции семейной истории Елену Лопухину и многих других. Сам факт близости в обсуждаемом нами вопросе столь разных, часто противопоставляемых друг другу направлений человеческой мысли, как русская религиозно-философская традиция и современная психотерапия — типичное детище западной культуры, является хотя и косвенным, но весьма ярким подтверждением его глубины и важности. Между тем вопрос этот часто не просто выпадает из поля семейного зрения, но и вовсе находится за его пределами. За подтверждением далеко ходить не надо. Достаточно задать вопрос первому встречному: “Что вы знаете о ваших прабабушках и прадедушках?”. Большинство современных россиян в лучшем случае припомнят имена своих предков и тем ограничатся. Многие же и того, увы, не знают. А ведь знание семейной истории, своего генеалогического древа — очевидный и необходимый шаг к обретению родовой идентичности. Не случайно в своей работе “Детство и общество” Э. Эриксон указывает на неразрывность личностной идентичности и наследия предков. Описывая поведение индейского ребенка во время обряда “раздаривания”, Эриксон замечает: “Он буквально излучает нечто такое, что позднее мы сформулируем как чувство идеальной идентичности (курсив мой — В.И.): Я действительно такой, каким вы меня видите сейчас, и такими же всегда были мои предки”5.
Причины утраты родовых корней.
Разрыв родственных связей
Многие современные исследователи связывают такое отношение к истории своего рода с причинами, лежащими на поверхности, — с историческими и социальными катаклизмами, переполнявшими историю России в XX веке. Разумеется, отрицать влияние практически на каждую российскую семью и родовую память двух мировых войн, революции, сталинских репрессий, пожалуй, еще более чудовищных ленинских репрессий — просто невозможно. Исторические потрясения, столь масштабные и трагические, неизбежно приводят к многочисленным разрывам связей между представителями рода — как в вертикальной (связь между поколениями), так и в горизонтальной плоскости (связь между представителями одного поколения). При этом первый, наиболее очевидный уровень разрыва родственных связей — уровень физический. Гибель людей на фронте и в результате репрессий, болезни и смерти, связанные с тяжкими условиями жизни, ссылки, эвакуации, переселения… Этот список можно продолжить. Однако физический отрыв от рода кого-то из его членов, даже если он пропал без вести, не сохранилась его могила или вообще неизвестно, жив он в настоящий момент или умер, сам по себе еще не создает пробела в семейной истории и не ведет к неизбежному искажению или повреждению общеродовой идеи в метафизическом смысле. Это происходит в том случае, когда по каким-то причинам сама память о человеке стирается. Его образ в душе родичей меркнет или вовсе исчезает. Личность сознательно или неосознанно пытаются лишить права принадлежности к данному роду. Не случайно на заре человечества самым страшным наказанием у многих племен считалась не смерть, а лишение “права на огонь и воду” — изгнание и забвение. Такой человек вычеркивался из жизни и истории племени не только на физическом уровне, но и как духовная сущность. Даже на произнесение вслух его имени накладывалось строжайшее табу. Образно говоря, это тот случай, когда у дерева (в нашем контексте у семейного древа) не просто отрубают или отпиливают ветку, но тщательно шлифуют и замазывают само место, из которого эта ветвь произрастала. Как будто там никогда ничего и не было. К чему приводит подобная вивисекция применительно к человеческому роду и какое влияние она оказывает на судьбу его представителей, мы увидим чуть дальше. Сейчас же постараемся ответить на вопрос, почему и как это происходит.
Самый простой и очевидный пример, когда кто-то из представителей рода или группа родственников совершенно сознательно принимают решение об изгнании и забвении кого-то из членов рода, вычеркивая его или ее из семейной истории. Скажем, на том основании, что “это паршивая овца в семействе”, попирающая, на взгляд тех, кто принимает такое решение, некие семейные, моральные, социальные или иные нормы и правила, считающиеся безусловно ценными и обязательными для членов данного рода. Если решение об изгнании принимается, то за ним следуют определенные санкции, обеспечивающие его выполнение. Подвернувшемуся остракизму отказывают от дома, ему не подают руки при случайной встрече. О нем не принято говорить и даже упоминать на семейном собрании и рассказывать детям. Такой духовный и психологический отрыв, пожалуй, наиболее традиционен. Он напрямую происходит от упомянутого древнего обычая лишения “права на огонь и воду”. Не случайно примерами подобных ситуаций изобилует мировая литература. Действовавшее на протяжении многих веков практически во всех европейских странах правило престолонаследования, согласно которому принц, вступивший в морганатический брак, лишается права на престол, тоже не что иное, как вариант именно такого подхода. И хотя в этом случае все семейные связи не порываются и личность не вычеркивается из семейной истории, ее роль и предназначение в рамках родовой идеи и цели кардинально меняются.
Если же от истории царствующих домов обратиться к современности, то более простым, бытовым, но психологически и структурно близким к описанному механизму разрыва является вариант, когда мужчина и женщина разводятся “не как порядочные люди”. В такой ситуации женщина порой принимает решение вычеркнуть бывшего супруга не только из своей жизни, но и из жизни своих детей. На том основании, что “он негодяй, развратник и пьяница”. Мужчина, в свою очередь, может не только постараться исключить “эту шлюху” из своего круга общения, но и вычеркнуть ее из собственной памяти. Аналогичным разрывом нередко заканчиваются и другие семейные конфликты на бытовой почве или, например, из-за наследства между братьями и сестрами.
Еще одно частное основание для отвержения кого-то из родичей, возможно, наиболее уродливое с человеческой точки зрения, но характерное именно для нашей страны в силу исторических причин — это политическая борьба и политические убеждения. То, что в результате революции брат поднялся на брата и сын на отца — не выдумка историков и не метафора писателей. Это, увы, факт. В результате из многих семейных историй были вычеркнуты уже не отдельные члены, но целые группы родичей, а то и все предшествующие поколения. В последнем случае родовое древо уже лишалось не отдельных ветвей. У него отрубали корни… Из всех бесчисленных сатанинских действ русской революции это, возможно, самое сатанинское.
Но попытки сознательного исключения кого-то из семейной истории не всегда и не обязательно обусловлены негативным отношением к этому человеку. Скажем, в семьях репрессированных уста людей нередко запечатывал страх за себя и за детей. Именно поэтому имена “врагов народа” не произносились вслух. Зачастую взрослые сознательно старались не говорить при маленьких детях о погибшем на фронте отце, дабы не травмировать их. Происхождение подобного поведения так же связано с “преданиями старины глубокой”. Представители многих первобытных племен избегали произносить вслух имена сородичей, с которыми произошло нечто ужасное, дабы не накликать беду на других соплеменников. В сущности, это не что иное, как разновидность примитивной оберегающей магии. Таким образом, всякий раз, когда речь идет о попытке сознательного исключения кого-то из родовой традиции и семейной истории, вне зависимости от того, какими соображениями руководствуются люди, предпринимающие такую попытку, в дело вступают наиболее темные, архаичные структуры подсознания, берущие начало в глубине мрачных веков дикости человечества.
Несколько сложнее дело обстоит в тех случаях, когда отрыв, вычеркивание из семейной истории происходит неосознанно. Этот процесс растянут во времени и иногда проходит через несколько поколений, поскольку не является следствием ясного, принятого в какой-то определенный момент волевого решения. Обычно его причиной является подсознательное желание избежать, например, боли от не пережитой до конца потери близкого человека или воспоминания о каком-то ином тяжелом и травмирующем жизненном событии, связанном с кем-то из родственников. При этом упоминания о человеке, с которым связана боль потери и другие тяжелые чувства, не являются табуированными. Они скорее нежелательны, неуместны, нетактичны. Для данного механизма отрыва характерно то, что у его инициатора чаще всего нет не только сознательного намерения вычеркнуть отвергаемого родственника из семейной истории, но наоборот, последний представляется чрезвычайно значимым и ценным и занимает важное, может быть, самое важное место в душе инициатора отрыва. Налицо типичный конфликт между сознательным намерением и механизмом реального функционирования личности под воздействием неосознаваемых побуждений.
Образно говоря, если механизмом реализации сознательного решения о вычеркивании кого-то из семейной истории было либо изгнание, либо погребение данного родственника где-то глубоко в недрах индивидуальной и родовой памяти, то при рассматриваемом варианте личность заключается в “башню из слоновой кости” — святилище до такой степени неприкосновенное, что для большинства родственников, особенно для представителей младших поколений, доступ туда закрыт. Конечный же результат в обоих случаях одинаков — изоляция личности от других родичей. Если изоляция сохраняется достаточно долго, за ней следует забвение. В семейной истории образуется лакуна. Ветвь родового древа обрублена.
Характерно, что в варианте со святилищем тоже можно проследить отголоски древнейших культов и суеверий. Особенно показательно в этом смысле ограничение доступа к изолированному родичу и памяти о нем, в первую очередь для представителей младших, так сказать, не прошедших инициацию поколений. Буквально то же самое происходило вокруг языческих капищ, куда допускались избранные — старейшины и жрецы. Всем же остальным, и в первую очередь молодежи, доступ в такие места был категорически воспрещен под страхом смерти или изгнания. Следовательно, можно предположить, что и в этом механизме отрыва от рода определяющую роль играют, быть может, не столь древние и дикие, как в случае сознательного изгнания и забвения, но тоже крайне архаичные пласты бессознательного.
Отсюда следует важный вывод: подлинные, глубинные причины забвения, вычеркивания из родовой истории отдельных членов рода, и тем более целых поколений, кроются не в социальных и исторических катаклизмах, но в возобладании в человеческой душе первобытных начал и инстинктов. Определенные социальные и исторические условия могут лишь способствовать выдвижению подобных инстинктов на первый план, служить катализатором для их пробуждения.
Правомерность такого умозаключения подтверждается и тем фактом, что применительно к России кризис родового самосознания, отрыв от родовых корней отмечался задолго до трагического XX века. В частности, Павел Флоренский указывал, что нечто подобное происходило в 60-е годы XIX столетия. Среди причин отрыва от родовых корней в тот период он выделял:
“а) Нарушение традиций, связей, родов… Нигилизм. Или точнее, это-то и есть нигилизм в точнейшем смысле слова.
б) Разорение уклада жизни, быта, гнезда, оседлости…
в) Дурное чувство зависти к родовым фамилиям. Вместо того, чтобы изучать прошлое, завидовали тем, у кого оно изучено. Вместо того, чтобы делаться родоначальниками, ненавидели тех, у кого они есть.
г) Разрыв с отцами. Не любили отцов, дедов и хотели детей своих лишить родового имущества, генеалогии, традиций… Отрекались от титулов, от предков, от имени”6.
При внимательном рассмотрении за всеми причинами, указанными Флоренским, можно увидеть действие все тех же механизмов возобладания в человеческой душе архаичных, диких начал. Скажем, нигилизм есть не что иное, как “отрицание общепринятых ценностей: идеалов, моральных норм, культуры, форм общественной жизни”7. Иначе говоря, возвращение человека к своему первобытному состоянию в буквальном смысле слова. Не случайно Вольтер как-то заметил, что при чтении творений Руссо, призывающих “быть ближе к природе”, ему порой хотелось встать на карачки и убежать в лес. Из такого положения вещей неизбежно происходят малоприемлемые для нормального человека следствия не только морально-этического и нравственного, но и сугубо практического порядка.
Механизм и виды негативного влияния
повреждения родовой структуры
на жизнь семьи и ее членов
Повреждение родовой структуры, искажение родового самосознания, отказ от родовой истории как результат влияния на отдельную личность или родовую группу наиболее темных и архаичных структур личного и коллективного бессознательного неизбежно оказывают негативное воздействие на весь род и личную судьбу каждого его члена. Как же конкретно может проявляться такое влияние?
Первый, наиболее очевидный и самый тяжелый случай — это полный отрыв от родовых корней, утрата связи не с одним или несколькими представителями рода, а с предшествующими поколениями вообще. В этом случае трудно, если вообще возможно говорить об обретении человеком его родовой идентичности, об осознании им себя уникальной частью единого целого, о понимании своей роли в достижении общеродовой цели. Такой человек, особенно в первые годы жизни, уподобляется побегу на засохшем дереве. Каждый из нас не раз наблюдал в природе подобную картину. Перед таким ростком, лишенным корневой системы, питательных соков, возможности опереться на могучий ствол, укрыться от порывов ветра в разветвленной кроне, с самого момента его появления на свет встает выбор: погибнуть или начать трудную борьбу за жизнь, пустить собственные корни. Многие выбирают смерть и погибают. Не случайно наркоманы, бомжи, беспризорники зачастую не могут вспомнить ни отца, ни матери или не желают иметь с ними ничего общего.
Другая категория лишенных корней отростков пытается выжить, паразитируя на более здоровых и мощных растениях. В человеческом обществе также можно порой наблюдать нечто подобное. Результатом таких попыток и в растительной, и в человеческой жизни является образование симбиотической зависимости, если не происходит отторжения паразита или, наоборот, паразит в конечном счете не уничтожает своего носителя. Но если в лесу симбиоз может быть продуктивным и полезным явлением, то в социуме он неизбежно порождает несчастные семьи и несчастные судьбы. Таким способом можно выживать и существовать, но ни в коем случае не жить.
Наконец, самые жизнелюбивые и по-детски верящие в чудеса побеги сухого дерева принимают мужественное решение именно жить и для этого вырастить собственные корни взамен утерянных. И если это удается, то такой росток становится началом нового могучего ствола или — применительно к людям — родоначальником.
Но сколько препон и опасностей подстерегает хрупкий зеленый росток на этом пути! Его могут, даже не заметив, безжалостно втоптать в землю беззаботные туристы. Им могут закусить животные. Наконец, даже если ничего подобного не произойдет, ту энергию, время и жизненные силы, которые молодые ростки, появившиеся на могучих деревьях, используют для роста ввысь и вширь, ему приходится тратить, вгрызаясь сантиметр за сантиметром в твердую неподатливую почву, по каплям вытягивая из нее необходимые для жизни соки.
Так же и человек, оказавшийся в подобной ситуации, вынужден до всего доходить, всего добиваться сам, в одиночку бороться с жизненными невзгодами. Ему не на кого опереться, не у кого получить совет и поддержку. Он вынужден рассчитывать исключительно на себя, на свой личный жизненный опыт. Даже если речь идет о зрелом и уже состоявшемся человеке, за его плечами знания и опыт всего лишь нескольких десятков лет, в то время как его более счастливые в этом смысле сверстники могут опереться на мудрость своих предшественников, помощь и понимание живых родственников. Помните арию мистера Икс в кальмановской “Принцессе цирка”:
Сквозь мрак и ветер, мне идти суждено,
Нигде не светит, мне родное окно.
Устал я греться у чужого огня.
Но где же сердце, что полюбит меня?
Живу без ласки, боль свою затая.
Всегда быть в маске — судьба моя!
В оригинале оперетты история мистера Икс — это история русского белогвардейца, основанная на подлинных событиях, рассказанных Имре Кальману его женой. И если таково душевное состояние и мироощущение бесстрашного трюкача, кумира толпы, потомка знатного рода, прошедшего через ужасы революции и перипетии гражданской войны в России, волею судьбы оторванного от своих корней и лишенного родового имени, то что уж говорить о ребенке, вообще не знающем своих предков?
Поэтому очень часто дети, оказавшиеся в такой ситуации, пытаются справиться с ней, придумывая себе предков и семейную историю. Многие обитатели детских домов и приютов изо всех сил стараются убедить себя и окружающих, что мама их ни в коем случае не бросила, что она вот-вот появится и заберет их домой. До определенного момента эти фантазии играют положительную роль — вселяют надежду, помогают выжить. Однако в дальнейшем они могут привести либо к жестоким разочарованиям (мама так и не появилась), либо к отказу от любых попыток что-то узнать о своих предках, даже если такая возможность реально существует (так проявляется детская месть за предательство). Или же, наоборот, фантазия обрастает все новыми персонажами и подробностями, становится виртуальной реальностью. Так рождается совершенно особый вид семейной мифологии. Мифы существуют едва ли не в каждой семье и могут оказывать на ее жизнь и историю как негативное, так и позитивное влияние. Чаще всего имеет место и то и другое. Это напрямую связано с двойственной природой большинства мифов. В каждом из них происходит некое изменение реальности, ее приукрашивание, героизация или, наоборот, обесценивание и негативизм — в зависимости от субъективного отношения автора мифа или его транслятора. Вместе с тем миф чаще всего бывает основан на подлинном событии и является его отражением, его героем становится, как правило, подлинный персонаж. Однако в случае, когда миф о предках является исключительно порождением фантазии ребенка, полностью лишенного родовых корней, он чаще всего в итоге оказывает негативное воздействие на взрослую жизнь человека и его потомство. Если ребенку эти фантазии давали надежду, помогали выжить и, следовательно, играли продуктивную роль, то для взрослого, пытающегося справиться с реальной проблемой отрыва от предков таким же способом, он становится контрпродуктивным, тормозящим развитие, а зачастую и просто опасным для жизни.
Цепляние за детские фантазии, их развитие и культивирование, так же как и жестокое разочарование, приводит к отказу от попыток восстановить подлинную историю своей семьи, обрести реальную связь с реальными предками. Разница лишь в том, что в первом случае причиной отказа была месть брошенного ребенка предкам за то, что с ним так обошлись, здесь же на первое место выступает страх утраты виртуальной связи с виртуальными предками, что, впрочем, не исключает и мотив мести.
Кроме того, поскольку данный специфический вид семейной мифологии целиком является продуктом личной фантазии и начисто лишен сколько-нибудь значимой связи с подлинной реальностью, то героизация либо, наоборот, демонизация действующих лиц и событий, их подгонка под требования субъективных убеждений, социальных предпочтений, модных поветрий приобретает абсолютный, порой даже абсурдный характер. Тем самым создаются не просто нереалистичные, а несовместимые с реальной жизнью программы, которые транслируются последующим поколениям.
Поясню на примере. Мне довелось знать нескольких людей, не состоящих в родственных отношениях (хочу оговориться, что все сказанное далее вовсе не означает, что это были плохие или недостойные люди), которые в начале восьмидесятых с придыханием рассказывали о том, что их дедушки и прадедушки занимали крупные посты в сталинских наркоматах и лично общались с самим Иосифом Виссарионовичем либо с кем-то из его “ближнего круга”. Несколько позже, в разгар перестройки, они добавляли, что эти самые дедушки и прадедушки пали жертвами репрессий, пострадав за свои убеждения. Встретившись с некоторыми из этих знакомых спустя еще лет пять, я с удивлением узнал, что, оказывается, дедушки и прадедушки боролись с “красной заразой” в рядах белой гвардии и были типичными “золотопогонниками”, ведущими свое происхождение от известных аристократических родов. Нисколько не удивлюсь, если вы сами сталкивались с чем-то подобным. Сейчас эта волна как-то поутихла, а еще года три-четыре назад потомков Воронцовых, Толстых, Голицыных (во всяком случае, в Москве) было, пожалуй, не меньше, чем отпрысков Маркса, Кропоткина и Розы Люксембург во времена Шуры Балаганова.
Но давайте повнимательнее посмотрим, о чем эти явно виртуальные мифы. При всей противоположности социально-исторического антуража деникинского полковника и сталинского наркома, они очень похожи своим внутренним, психологическим содержанием. И то, и другое — миф героический. И то, и другое — миф, связанный с личным достижением, другое дело, с каким. Если, например, отправить столь внешне непохожих друг на друга героев в баню, где они снимут с себя мундиры с погонами и аксельбантами, френчи и партийные кепки, то мы, получив возможность взглянуть на персонажей, не отвлекаясь на яркую внешнюю атрибутику, легко убедимся, что судьбы их, по сути своей, не просто схожи, но практически одинаковы. И тот, и другой сумели очень высоко подняться по социальной лестнице своей эпохи. Достичь практически ее вершины. И тот, и другой провели жизнь в борьбе за некую идею. И тот, и другой скорее всего погибли насильственной смертью в расцвете лет. И тот, и другой в конечном счете потерпели поражение и не достигли цели своей борьбы. Полковник не остановил большевизм. Нарком не построил коммунистический рай даже в “одной отдельно взятой стране”. Таким образом, обе модификации данного мифа, во-первых, задают чрезвычайно высокую, почти нереалистичную планку социальных достижений, учат приносить жертвы ради идеи и умирать, не дожив ни до старости, ни до торжества идеи, за которую боролись. Как может сложиться жизнь человека, воспринявшего в детские годы такой миф как реальное наследие своих предков и пытающегося бессознательно реализовать подобную жизненную программу? Что ожидает последующие поколения этой семьи, если впитываемая ими в детстве виртуальная история рода получит реальное подкрепление в судьбе их родителей?
Тенденция к героизации, повышению уровня притязаний и достижений вообще свойственна семейной мифологии. С ней нередко можно столкнуться и в тех случаях, когда речь идет о мифах, отражающих реальную историю семьи. По-человечески это очень понятно. Приятно чувствовать себя и выглядеть в глазах окружающих носителем и продолжателем славных и даже великих традиций. Потомком людей признанных и незаурядных. Тем более, если для этого имеются более-менее реальные основания. Я бы назвал такую тенденцию до определенных пределов здоровой и продуктивной. Но именно до определенных пределов. Тут как с парфюмерией — важно не переборщить. А главное, даже самые изысканные духи не заменят ни чистой воды, утоляющей жажду, ни доброго вина, веселящего сердце.
Но вернемся к последствиям подмены родовой истории ее суррогатом, связанной с полной утратой корней. Еще один негативный результат такой подмены заключается в том, что виртуальная семейная история, лишая человека доступа к ресурсной, позитивной части истории подлинной, ни в коей мере не исключает влияния на жизнь последующих поколений реальных негативных событий и программ из жизни предков. В частности, уже упоминавшегося “синдрома годовщины”. Под этим в современной психотерапии понимают повторение, передачу из поколения в поколение значимых негативных событий, связанных с явной угрозой для жизни и физического здоровья. Речь идет о тяжелых заболеваниях, в частности, о раке, авто– и авиакатастрофах, мертворожденных детях, выкидышах, абортах и т.п. Попросту говоря, несчастье происходит с человеком в тот день недели, число, месяц или в том возрасте, когда это случилось с кем-то из его предков. Очень часто передача такой негативной программы происходит через поколение — то есть внуки повторяют судьбу дедов. Нередко это бывает связано с неосознаваемым чувством вины или долга перед предками. Незнание семейной истории или исключение из нее кого-то из родичей часто порождает подобные чувства. В этом случае многие люди пытаются избавиться от чувства вины или ощущения невыполненного долга, бессознательно воспроизводя жизненный путь своего предшественника, копируя прежде всего негативные или трагические события этого пути. Практика психотерапевтической работы показывает, что данное специфическое “проклятие” может быть снято при воссоздании реальной семейной истории, ее принятии и осознавании человеком происходящего. Например, поняв и приняв, что его дедушка был замечательной и талантливой личностью, но при этом алкоголиком и погиб пьяным во время пожара на даче, а вовсе не спасая детей из огня, как об этом, отводя глаза, очень неохотно рассказывала в детстве бабушка, он получает свободу выбора. И может принять решение любить и уважать своего дедушку за то хорошее, что в нем было, и при этом не спиваться в его честь. Либо прийти к выводу, что дедушка не сделал в своей жизни ничего, что заслуживало бы уважения. Но внуки его ничуть не виноваты в том, что он именно так распорядился своей жизнью, и, следовательно, не должны искупать несуществующую вину собственной гибелью на пожаре или при иных трагических обстоятельствах.
“Обсуждение сходств и повторений: несчастных случаев, болезней, имен, возрастов, дат, связей между рождением и смертью — производит сильное впечатление на клиента. Кроме того, через подобную работу выясняются его идентификации и невидимые лояльности; становится очевидной “красная нить” семейной истории и ее связь с болезнью или другими травматическими событиями.
Работая над своей геносоциограммой (одна из наиболее распространенных в психотерапии техник работы с семейной историей — В.И.) аналитически и психодраматически и обнаруживая повторения в поколениях, клиент часто получает некоторое представление о “спрятанной правде” в истории своей семьи, ее секретах и “невидимых призраках”. Все это позволяет ему осознать, что происходит в его актуальной семье и в нем самом; освобождает от навязанных повторений и помогает избежать нездоровых тенденций к смерти”8.
Очевидно, что, отказываясь от попыток обратиться к реальной истории своей семьи и подлинным родовым корням как результату культивирования виртуальной семейной истории, человек лишается самой возможности избежать влияния “синдрома годовщины” не только на собственную жизнь, но и на жизнь своего потомства.
Кроме того, отказ от обращения к реальной истории своего рода делает проблематичной, если вообще возможной передачу детям в родительской семье культурной и исторической традиций, о чем мы говорили в начале книги как о важнейшей функции семьи. “Представьте человека, сидящего всю жизнь над вопросами культуры, истории и не знающего, не желающего знать собственного прошлого. Неужели про такого можно сказать, что он понимает то, чем занимается?”9.
Это также препятствует внутреннему принятию человеком естественного хода вещей, правопорядка родовой традиции, того, что Б. Хеллингер обозначил как закон приоритета более раннего и выделил в качестве одного из необходимых условий для процветания рода:
“В развитых отношениях господствует ранговый порядок, ориентированный в первую очередь на раньше и позже, то есть тот, кто приходит раньше, стоит выше, а пришедший позже — ниже. note 6 Note6 … Поэтому родители идут перед детьми, а рожденный первым — перед рожденным вторым”10.
Важно понимать, что речь идет не просто о соблюдении родовой иерархии, а гораздо шире — о том, что каждый представитель рода и каждое поколение имеет свою специфическую задачу, свое предназначение внутри общеродовой идеи. И никто другой кроме данной личности или данного поколения не в состоянии выполнить их предназначение и, более того, не вправе претендовать на это.
“Если нижестоящий вмешивается в область стоящего выше, к примеру, сын пытается искупить вину отца или быть лучшим мужем для мамы, то он считает себя вправе делать то, на что права не имеет, и на подобную самонадеянность этот человек часто неосознанно реагирует потребностью в крушении или гибели. note 7 Note7 … Подобные взаимосвязи всегда играют некую роль там, где есть плохой конец, когда кто-то, например, сходит с ума, совершает самоубийство или становится преступником”11.
Хочу добавить, что деструктивный результат, как правило, неизбежен и в том случае, когда последовательность нарушается в обратном направлении, то есть вышестоящий пытается занять место, выполнить предназначение нижестоящего. Скажем, женщина в супружеских отношениях играет роль маленькой девочки, пытаясь быть по отношению к мужчине не женой и партнером, а эксплуатировать его отцовские чувства, претендуя на место дочери. Точно так же и мужчина может выступать по отношению к женщине в качестве объекта материнской заботы и опеки — то есть ребенка, но никак не супруга.
Подобные деформации часто являются прямым следствием того, что человек был лишен возможности с детства воспринять порядок последования как нечто естественное и само собой разумеющееся, повторяющееся в его роду из поколения в поколение, а также идентифицироваться с личной задачей в рамках общеродовой идей.
Все сказанное в большей или меньшей степени относится и к семьям, не в полной мере утратившим контакт со своими родовыми корнями. Частичная утрата связи с семейной историей или исключение из нее отдельных лиц либо целых поколений может порождать такие же негативные влияния на судьбу последующих поколений. Вместе с тем, отрыв от рода отдельных его членов и их потомков порождает и свои специфические формы отрицательных последствий для рода в целом. В этом случае происходит нарушение еще одного необходимого для процветания рода условия, сформулированного Бертом Хеллингером — права на принадлежность. “Все принадлежащие к одному роду, обладают равным правом на принадлежность, и никто не может и не имеет права отказать им в этом. Как только в системе появляется кто-то, кто говорит: “У меня больше прав принадлежать к этой системе, чем у тебя”, он нарушает порядок и вносит в систему разлад”12. Следствием такой попытки искажения естественного хода вещей, по сути, попытки сделать сказанное несказанным, сделанное — несделанным, рожденное и сущее — несуществующим, является неизбежная расплата. Она может наступить как в опосредованной форме, скажем, в неосознанном воспроизведении потомками негативных жизненных сценариев своих предшественников (в данном случае — судьбы родственника, которого лишили права на принадлежность), так и виде негативных событий, непосредственно связанных с фактом отторжения.
Что общего в семье
английского аристократа
и русского крестьянина
Прекрасная иллюстрация подобной расплаты — история о собаке Баскервилей. Читателям, не открывавшим сочинения сэра Артура Конан-Дойла со времен детства, напомню, что преступление, послужившее причиной визита доктора Мортимера на Бейкер-стрит, совершил натуралист Стэплтон, который был прямым потомком, точнее, сыном родного брата убитого им сэра Чарльза Баскервиля. Отец Стэплтона Роджер “считался в семье паршивой овцой. note 8 Note8 … В Англии Роджер не ужился и был вынужден скрыться в Центральную Америку, где и умер в 1876 году от желтой лихорадки”13. Налицо типичный случай сознательного отвержения одного из членов рода. О том, что у изгоя имеется сын, никто из Баскервилей и их близких даже не подозревал. Я не берусь судить, как развивалась бы вся эта история и что было бы, если бы сын Роджера, при всей своей испорченности, воспринимал бы дядюшку Чарльза не как одного из тех, кто не желал подавать руки его отцу, но как своего близкого родственника. Или если бы добряк сэр Чарльз узнал о том, что у него где-то есть родной племянник. Неблагодарное это дело — гадать, что было бы, если бы… Но я точно знаю, чего бы не было, если бы последствия давнего лишения права принадлежности и связанный с ним пробел в семейной истории были устранены хотя бы на самом поверхностном, формальном уровне. Если бы сэр Чарльз и его окружение хотя бы знали о том, что у изгнанного Роджера есть сын и что он и Стэплтон — одно и то же лицо, то не было бы самого преступления, во всяком случае в том виде, в котором оно произошло. Преступление стало бы просто невозможным. Ведь основой замысла Степлтона являлось именно то обстоятельство, что никто не подозревал о его принадлежности к роду Баскервилей. В данной истории мы видим, как преступление метафизическое, преступление против естественного порядка, наносящее ущерб и искажающее родовую структуру, непосредственно порождает преступление уголовное. Порочный круг замыкается. Кто-то, быть может, скажет, что все это базируется на литературном вымысле, и потому слишком умозрительно. Однако подобную трагическую взаимосвязь можно проследить и в реальных событиях, имевших место в истории.
Представителям моего поколения хорошо знакомо имя Павлика Морозова. Причем сталкивались мы с ним дважды — в разных ипостасях. Во времена пионерского детства на сборах и классных часах он преподносился как герой и пример для подражания. Причем акцент делался на “героической” гибели подростка от рук родного деда. Это вполне понятно. Во-первых, при брежневском “развитом социализме” даже преданным “бойцам идеологического фронта” было уже очевидно, что преподносить как великие деяния исключительно стукачество и доносительство не совсем удобно. Во-вторых, без факта зверского убийства Павлик вряд ли имел шансы стать символом для советской пропаганды и во времена “отца народов” — мало ли кто тогда доносил на своих родственников!
Второй раз мы столкнулись с Павликом и его семьей во времена перестройки. По каким-то не вполне очевидным причинам он становится одним из любимых антигероев для писателей и публицистов, специализирующихся на разоблачениях преступлений времен культа личности. (Кстати, если как следует разобраться в этом явлении с точки зрения психоанализа, можно прийти к весьма любопытным выводам относительно скрытой мотивации и прошлой жизни упомянутых писателей и публицистов, но сейчас не об этом.) Важно, что в этих “произведениях” акцент также делался на преступлении и его чудовищности. Только теперь в центре внимания было преступление самого Павлика, “заложившего” собственного отца. Правда, в большинстве подобных статей и брошюр отсутствовал ответ на два важнейших, на мой взгляд, вопроса. Во-первых, в чем конкретно, с точки зрения права, состояло преступление пионера Морозова? Какой именно и кем установленный закон или кодекс он нарушил, сообщив об определенных действиях своего отца “органам”? А во-вторых, почему оно расценивается как столь необыкновенно тяжкое? Почему, с точки зрения авторов, “настучать” на отца более чудовищно, чем “сдать” соседа по парте или коллегу по работе? Думается, мы с вами можем ответить на эти вопросы, имея в виду все сказанное выше и взглянув на эту историю и ее внутреннюю подоплеку в целом, не зацикливаясь на отдельных аспектах, как это свойственно создателям околоисторических мифов, отвечающих политической конъюнктуре.
Очевидно, что преступление самого Павлика не носит юридического характера не только с точки зрения тогдашнего советского законодательства, но и мировой правовой практики. Законодательство многих цивилизованных стран предоставляет гражданам право не свидетельствовать против своих близких родственников, но и не запрещает делать этого. Оценка его действий с морально-этической точки зрения, особенно учитывая то, что речь идет о ребенке, — вещь очень субъективная и противоречивая. Например, многие из тех, кто искренне возмущается поступком Морозова, нередко воспринимают похожие эпизоды из ранней римской истории как проявления силы духа и гражданского мужества.
По всей видимости, подлинный смысл данного преступления заключается в явной попытке Павлика лишить собственного отца права на принадлежность к семье. В попытке его физического удаления, изгнания из семьи. Приняв такое решение, но не будучи в состоянии реализовать его собственными силами, ребенок прибегает к помощи силы внешней — карательной системы государства. Не берусь судить, осознавал ли мальчик все последствия своего поступка, да это не так уж и важно. Важно, что факт попытки отторжения, очень действенной и энергичной, имел место. Преступление против права на принадлежность свершилось. Существенно также то, что причины, толкнувшие Павлика Морозова на такой шаг, следует искать не в перипетиях “классовой борьбы в деревне”, а в его семье. И в этом смысле важно понять, а что, собственно, представлял собой отец Павлика. Сразу оговорюсь, что я специально не занимался изучением истории семьи Морозовых и исхожу из образов, созданных пропагандистами советской идеологии брежневской эпохи и публицистами времен перестройки. И в контексте того, что доподлинно известно об историческом периоде “великого перелома”, о социальной среде, в которой происходили рассматриваемые события, образ отца Павлика, созданный советской пропагандой (деревенский люмпен, пьяница и тунеядец, ставший председателем колхоза и за взятки оформлявший нужные документы зажиточным соседям, а дома изводивший жену и нещадно лупивший детей), представляется куда более реалистичным и адекватным эпохе, чем светлый лик борца с системой, с риском для жизни укрывавшего “врагов народа”, выписанный перестроечными публицистами. То есть в глазах подростка он выглядел той самой “паршивой овцой”, которую можно и даже необходимо изгнать, удалить из семьи. По мере того, как это соображение овладевало мальчишкой, его поступки все больше определялись воздействием тех диких и архаичных пластов подсознания, о которых мы уже говорили. Он все дальше уходил от культурного наследия своих предков. В частности, от таких характерных для русской деревни норм, как безусловное уважение к старшим, особенно к родителям, и прежде всего к отцу, подчинение им, признание их авторитета. Это уже не только преступление против права на принадлежность, а открытый бунт против закона приоритета более раннего над более поздним. Подросток не просто хочет удалить из семьи своего отца, но, ограждая семью от того, что воспринимается им как издевательство, пытается тем самым выступить в роли хорошего мужа для своей матери и хорошего отца для младших детей в семье. Нюансы же политического и идеологического характера выступают в этой истории лишь как сопутствующие факторы, хотя и придают ей специфических характер, послуживший причиной широкой огласки этой типично семейной трагедии.
Итак, преступление Павлика Морозова — преступление по преимуществу метафизического порядка. Как и баскервильская история, это преступление против родовой структуры, идеи рода. И точно так же, как в произведении Конан-Дойла, в реальной жизни прямым следствием такого преступления становится преступление уголовное — убийство. Убийство, совершенное родным дедом и дядей Павлика Морозова и тем более зверское, что его жертвой становится и младший брат Павлика. Налицо все тот же порочный круг и крайняя степень проявления дикости и зверства в действиях участников трагедии. Но и это еще не конец истории. Я не знаю, как точно происходил и чем закончился уголовный процесс по этому делу, но, думаю, не ошибусь, если предположу, что в те времена приговор за двойное убийство детей, получившее широкий общественный резонанс и явную политическую окраску, мог быть только один. Итак, конечный итог: представитель старшего поколения семьи Морозовых наверняка расстрелян, его дети либо тоже расстреляны, либо оказались в сталинских лагерях на срок, после которого обычно не возвращаются, внуки — убиты. Налицо крушение рода, во всяком случае, его пресечение по мужской линии.
Таким образом, попытки лишить кого-либо из членов рода права принадлежности, даже если для этого имеются видимые основания, влекут за собой негативные последствия для всех членов рода, а при определенных обстоятельствах могут приводить к настоящим кровавым трагедиям и даже гибели рода в целом.
Семейная история внутри нас
Ладно, убедил, скажете вы, все это важно и интересно, но как быть, если на самом деле важные моменты семейной истории утрачены и восстановить их невозможно? Прежде всего позвольте вам не поверить. “Нет” генеалогии — этого быть не может. Всякий от кого-нибудь родился и, следовательно, имеет генеалогию. Даже у подкидышей можно установить ее, но не сразу, с трудом”14. За этим “нет” чаще всего кроется подсознательное нежелание заниматься историей своего рода. На одном из моих семинаров по семейной истории молодая женщина (назовем ее Даша) заявила о своем желании, чтобы ее супруг обрел свои корни в ее родительской семье, поскольку о его собственной семье почти ничего неизвестно. Я объяснил, что таким образом, исходя из благих побуждений, она, по сути, лишает мужа шанса воссоединиться со своими подлинными корнями, и попросил ее к следующей сессии собрать по возможности полную информацию о собственных предках и предках супруга. Через неделю Даша смогла сообщить кое-какие подробности о родителях мужа и его бабушках и дедушках. Интересно, что, отвечая на вопрос о том, с какими трудностями пришлось столкнуться при сборе информации, Даша отметила, что узнать о семейной истории мужа оказалось проще, чем уточнить и дополнить свою собственную, поскольку ее родители и другие родственники на даче и в данный момент просто не к кому обратиться за дополнительными сведениями. Про родителей же мужа она узнала у его сестры. Когда я спросил, почему именно у нее, а не у самого супруга, Даша ответила: “Он не желает иметь со своими родителями ничего общего”.
Другая причина дефицита информации об истории семьи и своих предках — это внутрисемейное блокирование прохождения такой информации. Например, другая моя студентка рассказала о том, что ее отец серьезно занимался историей своей семьи, даже обращался в архивы. Но почему-то не счел нужным поделиться с дочерью результатами своих исследований, пока она сама об этом не спросила. Мы уже говорили о возможных глубинных причинах подобных поступков и нет смысла к ним возвращаться. Я просто хочу, обратившись к данному примеру, отметить, что прямой обязанностью, если хотите, долгом родителей перед своим родом, родовой традицией является приобщение детей к семейной истории, предоставление им всей имеющейся информации об их предках вне зависимости от собственного отношения к тем или иным персонажам или событиям. При этом хочу еще раз подчеркнуть, насколько важна передача подлинной семейной истории и подлинной семейной традиции, в максимальной степени свободной от мифологем и семейных тайн — пресловутых “скелетов в шкафу”.
Обязанность же детей — интересоваться своей семейной историей, стремиться собрать максимум информации из любых доступных источников.
Последнее, на мой взгляд, особенно важно, поскольку, как бы плохо ни обстояло дело с источниками информации, всегда есть возможность узнать о своем происхождении хотя бы чуть больше. Предпринимая шаги в этом направлении, люди иногда делают настоящие открытия.
Еще один случай из практики. Выполняя задание по воссозданию семейной истории, одна из участниц семинара обнаружила, что имеет множество двоюродных братьев и сестер, о которых раньше даже не слышала, и высказала желание обязательно с ними встретиться. Это не что иное, как движение к реальной ликвидации реального разрыва между двумя родовыми линиями.
Но даже если действительно нет никаких источников информации о предках, ничего не сохранилось, все равно стоит обращаться к этой теме. Ибо история нашего рода запечатлена в нас самих, в нашей душе. Она существует, даже если этому нет материального подтверждения в виде семейных фотоальбомов и архивных справок. Потому что она — отражение вечности и не зависит от того, что тленно и зыбко. Она зависит только от нас. Мы ее порождение и мы же ее творцы. В этом смысле каждый человек есть “альфа и омега” своего рода.
“Каждое частное состояние человека, каждый момент его роста, каждое движение его, слабее или сильнее, но светится лучом его лика, его “вида”. note 9 Note9 … Род и его виды — это сущности, из коих род безвиден сам, но имеет в себе виды, и видами своими сквозит в членах рода.
Этим-то высвечиванием определяется значение родичей для вечности. Член определенного рода — родовит; он — определенной “породы”, породист, т.е. одновременно “породистый” и “благородный”. Это значит, что род в нем явно сквозит. note 10 Note10 … Ведь благороден тот, в ком вид определен, целен, невозмущен, т.е. зрим четко обрисованным. Благороден тот, в чьем виде зрим род его, т.е. в чьем лице видно вечное и вселенское”15.
Важно дать себе возможность прикоснуться к этой внутренней родовой сущности и воссоединиться с ней. Важно позволить ей жить в нас, в наших детях. И помнить, что мы ее порождение и ее же творцы.
Кстати, о памяти и семейной истории. Помнится, наш разговор начался со счастливых и несчастливых семей. Мы поговорили о том, как встречаются мужчина и женщина, как в результате такой встречи порой возникает новая семья. Мы видели, как в семье рождается новая жизнь и с нею новая история. Как жизнь эта растет, крепнет, преодолевает кризисы, обретает свою собственную уникальность и неповторимость и одновременно несет в мир, в жизнь наследие своих родителей и всего своего рода. Мы вплотную подошли к моменту, когда новые принцы и принцессы, простившись с детством, отправляются в самостоятельное путешествие по жизни на поиски приключений и друг друга. Рано или поздно они встретятся, и у семейной истории появится продолжение. Пусть оно будет драматичным и непохожим на другие истории. И обязательно со счастливым окончанием.
ПРИМЕЧАНИЯ
От автора
1. Ильин И.А. Путь к очевидности. М. 1998. С. 184.
2. Там же.
3. Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. М. 1996, с. 28.
4. Флоренский П.А. Сочинения. Т. 3(2). М., 1999. С. 23.
5. Лопухина Е.В., Лопатин Г.С. Видеотренинг трудных ситуаций в деловом общении хозяйственных руководителей. М., 1986. С. 24.
К главе 1
1. Ильин И.А. Путь к очевидности. М., 1998. С. 117.
2. Там же.
3. Там же, с. 118.
4. Фромм Э. Кризис психоанализа. СПб., 2000. С. 81.
5. Ильин И.А. Путь к очевидности. М., 1998. С. 119.
К главе 2
1. Калиновский П.П. Переход. М., 1991. С. 31.
К главе 3
1. Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. М., 1996. С. 115.
2. Дружинин В.Н. Психология семьи, Екатеринбург, 2000. С. 5.
3. Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. М., 1996. С. 105.
4. Там же, с. 204.
5. Флоренский П.А. Сочинения. Т. 3(2). М., 1999. С. 196.
6. Там же, с. 196.
7. Юнг К.Г. К вопросу о подсознании // Человек и его символы.
М., 1998. С. 56.
К главе 4
1. Фромм Э. Душа человека. М., 1992. С. 130.
2. Зеньковский В.В. Психология детства. М., 1996. С. 86.
3. Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. М., 1996. С. 106.
4. Морено Дж. Л. Психодрама. М., 2001. С. 95.
5. Лейтц Г. Психодрама. Теория и практика. М., 1994. С. 89.
6. Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. М., 1996. С. 107.
7. Добсон Дж. Родителям и молодоженам. М., б.г. С. 106.
8. Лейтц Г. Психодрама. Теория и практика. М., 1994. С. 89.
9. Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. М., 1996. С. 109.
10. Морено Дж.Л. Психодрама. М., 2001. С. 134.
11. Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. М., 1996. С. 110.
12. Там же, с. 111.
К главе 5
1. Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. М., 1996. С. 117.
2. Там же, с. 119.
3. Зеньковский В.В. Психология детства. М., 1996. С. 151.
4. Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. М., 1996. С. 120.
5. Там же.
6. Там же, с. 122.
7. Там же, с. 123.
8. Там же, с. 124.
9. Там же, с. 126.
10. Конан-Дойл А. Весь Шерлок Холмс. Т. 1. СПб., 1994. С. 535—536.
11. Более подробно о типологии Майерс-Бриггз можно прочитать в книге О. Крегер “Типы людей” (М., 1995).
12. Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. М., 1996. С. 129.
13. Там же, с. 127.
14. Там же, с. 132.
К главе 6
1. Эриксон. Э. Идентичность: юность и кризис. М., 1996. С. 134.
2. Сатир В. Как строить себя и свою семью. М., 1992. С. 18.
3. Сатир В. Вы и ваша семья. Руководство по личностному росту.
М., 2000. С. 12.
4. Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. М., 1996. С. 137.
5. Там же, с. 136
6. Там же, с. 137.
7. Софт Маркет, № 42, 22.12.1997, с. 127.
К главе 7
1. Сатир В. Как строить себя и свою семью. М., 1992. С. 166.
2. Камю А. Бунтующий человек. М., 1990. С. 127.
3. Сатир В. Как строить себя и свою семью. М., 1992. С. 164.
4. Чалдини Р. Психология влияния. СПб., 2001. С. 50.
5. Лопухина Е.В., Лопатин Г.С. Видеотренинг трудных ситуаций в деловом общении хозяйственных руководителей. М., 1986. С. 39.
К главе 8
1. Ильин И.А. Путь к очевидности. М., 1998. С. 530.
2. Там же.
3. Камю А. Бунтующий человек. М., 1990. С. 129.
4. Там же, с. 135.
5. Ильин И.А. Путь к очевидности. М., 1998. С. 267.
6. Там же, с. 272.
7. Эриксон. Э. Идентичность: юность и кризис. М., 1996. С. 248.
8. Там же, с. 245.
9. Ильин И.А. Путь к очевидности. М., 1998. С. 87.
10. Философский словарь. М., 1991. С. 153.
11. Флоренский П.А. Сочинения. Т. 3(2). М., 1999. С. 91.
12. Ильин И.А. Путь к очевидности. М., 1998. С. 96.
13. Там же, с. 87.
14. Фромм Э. Революция надежды. СПб., 1999. С. 227—228.
15. Евангелие от Марка. 8.34.
16. Евангелие от Матфея. 11.29., 11.30.
17. Честертон Г. Вечный человек. М., 1991. С. 373.
18. Там же, с. 412.
19. Там же.
20. Там же, с. 425.
21. Честертон Г. Сочинения. Т. 2. СПб., 2001. С. 55.
22. Там же.
23. Честертон Г. Сочинения. Т. 9. СПб., 2001. С. 295—296.
К главе 9
1. Эриксон. Э. Идентичность: юность и кризис. М., 1996. С. 246—247.
2. Флоренский П.А. Сочинения. Т. 3(2). М., 1999. С. 50—51.
3. Евангелие от Матфея. 1.1—17.
4. Евангелие от Луки. 2.4.
5. Эриксон Э. Детство и общество. СПб., 2000. С. 117.
6. Флоренский П.А. . Сочинения. Т. 3(2). М., 1999. С. 28—29.
7. Советский энциклопедический словарь. М., 1989. С. 897.
8. Лопухина Е.В. Разработка и опыт проведения психодраматического семинара “История семьи”. М., 1997. С. 21.
9. Флоренский П.А. . Сочинения. Т. 3(2). М., 1999. С. 33.
10. Вебер Г. Кризисы любви. М., 2001. С. 131.
11. Там же.
12. Там же, с. 130.
13. Конан-Дойл А. Весь Шерлок Холмс. Т. 2. СПб., 1994. С. 301.
14. Флоренский П.А. . Сочинения. Т. 3(2). М., 1999. С. 30.
15. ТАМ ЖЕ, С. 123.
??