Джаред Даймонд - Естественные эксперименты в истории

В этой книге мне хотелось бы продемонстрировать, как смотрит на использование сравнений в исторических исследованиях антрополог, вот уже несколько десятилетий изучающий древние общества и культуры Полинезии – бесчисленных островов и архипелагов, расположенных в гигантском треугольнике, в вершинах которого находятся Новая Зеландия, Гавайи и Рапануи (остров Пасхи). Как обнаружил Кук, их все объединяет общее языковое наследие. Археология впоследствии доказала, что Полинезия представляет собой исторически единую культурную область, поскольку все ее разнообразные культуры имеют множество общих черт, берущих начало в первом тысячелетии до нашей эры. По этой причине Полинезию не раз рассматривали как идеальное место для проведения сравнительного анализа. В ряде классических работ антропологов такой сравнительный подход в самом деле применяется – в частности, Маршалл Салинс исследовал дифференциацию полинезийских общественных формаций в связи с природными особенностями разных островов, а Ирвинг Голдман изучал «статусное соперничество» как ключ к пониманию различий в полинезийских культурах [10] Marshall Sahlins. Social Stratification in Polynesia. Seattle, 1958; Irving Goldman. Ancient Polynesian Society. Chicago, 1970. Более ранние сравнительные работы на материале Полинезии включают масштабное трехтомное исследование Р. В. Уильямсона: R. W. Williamson. The Social and Political Systems of Central Polynesia. Cambridge, 1924. Значение сравнительного подхода в изучении истории человека в Океании также подчеркивал Уорд Г. Гудинаф: Ward H. Goodenough. Oceania and the Problem of Controls in the Study of Cultural and Human Evolution // Journal of the Polynesian Society. 1957. № 66. P. 146–155. . Что касается материальной культуры, то различия в конструкции полинезийских парусных каноэ, технологиях изготовления тапы (ткани из обработанной древесной коры) и тесания камня также стали предметом сравнительного исследования [11] Сравнительный анализ полинезийских каноэ см.: Ben Finney. Ocean Sailing Canoes // Vaka Moana: Voyages of the Ancestors / ed. K. R. Howe. Auckland, New Zealand, 2006. P. 100–153. . Дуглас Оливер вышел далеко за пределы Полинезии, включив в свой всеобъемлющий труд об Океании меланезийцев, микронезийцев, а также австралийские культуры [12] Douglas Oliver. Oceania: The Native Cultures of Australia and the Pacific Islands. 2 vols. Honolulu, 1989. . Исторические лингвисты, со своей стороны, используя свои собственные специализированные методы фонологического и лексического сравнения, реконструировали бо́льшую часть протополинезийского словаря [13] Пространная история полинезийской исторической лингвистики хорошо резюмирована у Джеффа Марка: Jeff Marck. Topics in Polynesian Language and Culture History // Pacific Linguistics. Canberra, 2000. № 504. .

Мой собственный интерес к Полинезии проистекает из моей основной научной специализации – доисторической археологии (или «антропологической археологии», как многие называют эту дисциплину – отчасти для того, чтобы отличать ее от «классической» археологии, которая фокусируется на греко-римском мире). Но хотя я вложил много сил в поиски конкретных вещественных доказательств, с помощью которых можно датировать и определить рамки истории Полинезии до прибытия европейцев и появления исторических документов, я считаю такие полевые изыскания лишь частью более глобального процесса исторических исследований. Причина этому – моя твердая вера в то, что сравнительный анализ праистории множества народов может поведать нам нечто более глубокое о человеческих культурах и их долгосрочном развитии. Поэтому с течением времени я стал считать себя «историческим антропологом» и начал все чаще обращаться ко все более широкому спектру междисциплинарных свидетельств, которые включают в себя не только археологические находки, но и информацию исторической лингвистики, результаты компаративных этнографических исследований, а также данные палеоэкологии.

Я должен уточнить еще одну особенность своего эпистемологического подхода, а именно: я считаю историческую антропологию «исторической наукой» – в том смысле, в котором Стивен Джей Гулд и Эрнст Майр противопоставляли «исторические» и «экспериментальные» науки [14] Stephen J. Gould. Evolution and the Triumph of Homology // American Scientist. 1986. № 74. P. 60–69; Ernst Mayr. The Growth of Biological Thought. Cambridge, MA, 1982. (поэтому мне не близка точка зрения постмодерна, согласно которой все сконструированные «тексты» прошлого одинаково ценны). На самом деле роль археологии в исторической науке (или науке о «культурной эволюции») кажется мне аналогичной роли, которую палеонтология играет в науке о биологической эволюции. Обе дисциплины обнаруживают вещественные свидетельства долгосрочных изменений, культурных в одном случае (артефакты и следы человеческой деятельности) и биологических – в другом (кости, экзоскелеты и другие ископаемые остатки). Но мы можем понять смысл этих доказательств, лишь включив их в более широкую парадигму. В настоящее время ведется большая работа по созданию такой парадигмы для культурной эволюции, однако обзор этой работы получился бы куда более масштабным, чем позволяют рамки настоящего эссе [15] Вот две важные книги, в которых обсуждается теория дуальной модели биологического и культурного развития: Peter J. Richerson and Robert Boyd. Not by Genes Alone: How Culture Transformed Human Evolution. Chicago, 2005; Stephen Shennan. Genes, Memes and Human History. London, 2002. В частности, Шеннан интегрирует теорию культурной эволюции с использованием археологических данных для отслеживания такой эволюции во времени. .