Виктор Мамченко: Воспитание сердца

Какой Проспект? Иль это Невский
По всей земле,
И правды ищет Достоевский
В морозной мгле?

Вот красота — спасенье миру
Во всех веках —
Эпилептическую лиру
Несет в руках.

Ах красота! — Ведь это важно,
Душа болит!
А Федор Карамазов страшно
Над ней стоит.

Стоит и смотрит: что же делать,
Коль красота? —
И душу жжет, и жаждет тела
Пунцовость рта!

Ах, красота, какой любовью
Тебя любить,
Чтоб знать тебя своею болью
И не убить.

Бездомной музе трудно быть слугой, —
Для всех в толпе не хочет быть покорной,
И дураку со сна — потехой вздорной
И называть его «мой дорогой».

И я — как раб в беде — с ее бедой!
Но муза все же Золушкой проворной
Спешит умыться лунною водой,
Поет и спорит рифмою упорной.

Не золото, не бархат, не карета, —
Не сказочно (пусть Золушкой одета):
Угрюмый черт зевнет, чтоб смять ее
И бросить где-нибудь в своем чулане,
Чтоб умерла она очами лани,
В руках сжимая звездное белье.

Ты когда-то для меня
Ясной вечности касалась,
Всеми звездами звеня.

Но в одежде золотой
Ты печальною казалась —
Вот как солнце над водой.

Неотступная мечта
Чудной Золушкой хлопочет,
Заклинаньем занята —

Чтоб ты радостью была,
И такой — как счастье. Хочет!
Чтоб исполнилось — звала,

И страдая, и любя,
И ревнуя, потому что
Нет прекраснее тебя.

Для тебя и боль и смех
Бьются в сердце неразлучно
И тобою ради всех.

Для тебя — и смерть красна
Ради глаз твоей свободы
Ночи темные без сна.

Без тепла твоих очей
Человек и дни и годы —
Будто мертвый и ничей.

Вот машет муза тоненькою книжкой, —
Смела в типографической броне! —
С тревожной радостью спешит, и вспышкой
В кабацком отражается окне.

А в кабаке — там пьют, едят, зевают
И смотрят в мутное свое окно;
Картежники — те в дурака играют,
Чтоб всем на свете было все равно.

Дела у музы юностью согреты:
Математический пленяя ум,
Послала в небо звездные ракеты,
Летят они и с ними — славы шум.

Тоническому гению послушны,
Летят ракеты с техникой своей,
В своей поэзии они воздушны,
Как звездные полеты лебедей.

Никак кабацкой пошлости не хочет
Земная муза, — вечностью больна! —
Не потому ли властно так хлопочет,
Что жить она без счастья не вольна.

Два часа ночи,
мне не спится,
приснились птичьи очи
и спица —
которой спицей выжгли очи,
чтоб в клетке пела,
о себе не зная,
и не улетела
птица лесная.
Рядом с клеткой —
девочка пела,
красоты редкой,
бледнее мела.
Девочка — как птица — пела,
птица — как человек — молчала,
и не летела,
и не кричала, —
на меня смотрела.
А на дворе — весна.
А я — как во сне без сна.

Откуда вы летите, птицы,
Такой веселою толпой,
Кружась над прелестью столицы
Как над цветущею травой,
И так доверчиво взлетая
В свою земную высоту?..
И твердь звенит, как золотая,
В потоке света, на лету.

Когда бы мог и я без страха
Природной дикости отдать
Мое бессмертие из праха,
Мое умение страдать.

Проходит день.
И этот день уйдет.
Не удержать и звездными руками.
Уйдет он прочь.
За дальними веками
вскипит
как брага он,
как вешний мед.
Хмельные пасынки веков,
как мы,
раскроют сердце юности,
как смогут.
Нас воскресившие,
они не дрогнут,
чтоб распахать
надгробные
холмы.
Бог в помощь им,
как говорили древле, —
пусть будет так!
И будет без беды:
они
и Елисейские сады! —
чего же больше нам,
когда не дремлем.
Мы прожили вчерашнее
для завтра,
а завтра —
это вечность
впереди...
Мой друг,
любовь,
ты в завтра
не гляди,
как некогда в тебя
глядела
Спарта.

На небе стынет ночь, а здесь светло от снега;
И тишина в снегу — как сон девичьих лет;
Стремительно ведет от мирного ночлега
Лесной тропинкою еще горячий след.