Виктор Мамченко - Воспитание сердца

Старушка спит, ей снится в кухне лужа
Когда-то пролитого молока,
Письмо с войны (тогда живого) мужа,
Иль гнев его и темная рука.

А может быть, теперь, в минуты эти,
Легчайший сон летит по городам —
Куда ушли ее большие дети,
Ступая прочь по сердцу и годам.

Идут быки с рожном большим на выях,
Их очи — тихие, а вечер — вот уже
Об землю бьется на прохладных крыльях
В огнях зари, на звездном рубеже.

От тяжести на сердце нет следа:
Цветы и травы скошены как надо,
Прошел по лугу жаркий день труда,
За ним идет вечерняя прохлада
Воздушною высокою волной,
Небес касаясь светлой тишиной.

Ступает конь, подковой чуть звеня
По узкой тропке, — першерон тяжелый, —
И деревенский всадник на меня
Глядит, как если б я был голый,
А он — как рыцарь в царственной броне
С конем своим, и в сказочной стране.

Сейчас, сейчас вдруг брызнут звезды все,
Сольются в глубине потоком млечным
И драгоценностью в ночной росе
Падут к корням, движеньем вечно встречным,
Чтоб завтра деве рано на заре
Косарь приснился, — рыцарь на дворе.

Для себя мы счастье ищем,
Но случайны в том добре,
И в свободе ветром свищем,
Вьюжным ветром в декабре.

Зачарованным собою —
Что с любовью делать нам!
Иль с подругами, с любою,
Волочиться по годам —

Вот с такою, вот как эта —
В пьяном кабаке стоит, —
Тоже вечностью согрета,
Тоже как любовь болит;

Заклинает, и не словом —
По-цыгански, как во сне,
Как пред девственным престолом, —
Будто в звездах и росе.

Вечернее прохлады дуновенье.
Спокойной ночи, знойная земля!
Пусть легкое, как Млечный Путь, забвенье
Летит с тобою, звездами пыля.

Пусть встретятся небесною дорогой
Тебе тобою званные века;
Чтобы тебя счастливою тревогой
Коснулась утра тихая рука.

За взмахом взмах, как сердце в сильном теле,
Маячный луч над темнотой и злом
По морю бьется, будто в самом деле
Спешит сквозь ночь сверкающим веслом.

И тишина! Ведь тихо так, что слышно
Дыхание смолы в сосновой мгле;
Высокий свет глядит очами Вишну,
Как детский бог склоняется к земле.

Ночных сверчков опять с цикадами не путай:
Цикады ночью спят, им ночью — все равно,
А в сердце, может быть, как в пропаде темно
И кажется земля тяжелой мертвой грудой.

Живут цикады днем. Растопленной смолою
Горячий сосен сок пьянит до песен их;
Не надо им тогда веселых глаз твоих,
Не надо слез твоих, ночей со звездной мглою.

Они живут в раю. Им нас совсем не надо.
И нам они — к чему? Представь себе, что вдруг
Земля горит, беда, что все — как ад вокруг,
А мы с тобою райского вкушаем сада.

Откуда у тебя, дитя,
жестокость взгляда?
Как ночь глядишь,
как ночь в лесу,
как ночь зверей...
А солнцу — что? —
весна! —
из твоего наряда
оно влечет тебя —
на брань бы поскорей!
Цветущий сад в столице.
Утро.
Вся в тревоге,
как птица вдруг к гнезду,
к тебе склонилась мать,
чтоб потонуть
в глазах твоих,
как в древнем боге,
когда в любви
всем смертным
надо умирать.

Среди домов, по улице прямой,
В ночи спеша, и, может быть, домой,
Плывет калека в лунном далеке,
Пустой штаниной машет налегке.
Движенья четкие — одной ногой,
Как если б был с рожденья без другой.
О если б этот страшный человек
Безногим был — чтоб не было калек!
Но он пошел, конечно, на войну,
В руке зажав и совесть и вину
Винтовкою, тяжелой, как нога,
Которую оставил у врага.
И враг его, такой же, как и он,
За дымный Рур иль шелковый Лион,
Не зная сам куда, стрелял, бежал,
И долго, мертвый, под дождем лежал...
Ночная улица светла, тиха,
А лунный диск — как не было греха.
Но ты, калека, что же ты молчишь,
Идешь-плывешь и страшно не кричишь,
Что вот опять над денежной горой
Банкир грозит военною игрой.

И ночь была,
и звезд предсветный знак,
и лебеди летели
и трубили,
на все смотрел я,
но не видел — как
убийцы
человека
вдруг
убили.
Когда узнал,
рассвет мне на земле
повторным показался
тем рассветам,
когда о правде
грезили в семье,
когда расстрел
наутро
был ответом.
Настойчивая память иногда
сжимает время,
время — неподвижно...
Я помню,
да:
военная беда
людей сжигает,
вот кричат,
вот слышно —
вот слышен в темноте
предсветный шаг
облавы на людей,
которым нужны
свобода,
равенство
и где душа
с другой душой живет,
и души
дружны!
Но для беды
так быть
никак нельзя:
среди людей,
среди их трудной дружбы,
глупейшей провокацией скользя,
все та же мерзость
в мире
ищет
службы.
Она — вот здесь,
она — и там опять
свое сует,
каналья,
первородство, -
откормленная девка,
чтоб «гулять»,
чтоб сжечь и юность
проклятым уродством...
Убили человека.
Средь врагов
с гвоздикою стоял,
с улыбкой!
И дрогнул мир
аттических богов:
всплеснуло
сердце
Золотою
Рыбкой.