Штефан Хаузнер - Даже если это будет стоить мне жизни! Системные расстановки в случае тяжёлых заболеваний и устойчивых симптомов

В августе 2006 года, примерно через два года после расстановки, я встречаю Сюзан Ульфельдер на одной обучающей программе. Она сообщает, что все еще поддерживает контакт с пациентом и что тот чувствует себя очень хорошо. Он перестроил свою жизнь и отказался от профессии врача. Он открыл собственное агентство, которое занимается недвижимостью.

Эта расстановка наглядно показывает целительную силу, которая может заключаться для ребенка в позиции признания по отношению к родителям, их возможностям и границам. Переплетение матери не имело значения для выздоровления пациента, главным было изменение его позиции по отношению к ней. Утаивание от нее болезни можно рассматривать как форму неуважения, которое проскользнуло уже в первом диалоге с пациентом, когда он назвал своих родителей «тинейджерами».

Этот и другие похожие отзывы после расстановок с больными изменили мой способ действий в работе методом системной расстановки. Если раньше в центре внимания находились трансгенерационные переплетения как причина болезни и их развязывание, то сегодня в процессе расстановки мое внимание направлено в большей степени на пациента и его потенциально болезнетворную внутреннюю позицию, а также на его возможности что-то изменить.

Как-то раз, присутствуя на расстановочной группе для больных, мой друг Дэйл Шустерман сказал: «You use the person to change the system, not the system to change the person!» («Ты используешь человека, чтобы изменить систему, а не систему, чтобы изменить человека!») Я могу только подтвердить эти слова. Именно потому, что мы является частью системы, мы имеем (пусть и ограниченное) влияние на систему в целом. В одном из своих текстов (1996, стр. 71 f.), который называется «Ответ», Берт Хеллингер использует слова «свобода действий»:

Однажды ученик спросил учителя: «Скажи мне, что такое свобода?»

«Какая свобода? — спросил его учитель. Первая свобода — это глупость. Она подобна коню, что с громким ржанием сбрасывает седока. Но тем крепче хватку он потом почувствует.

Вторая свобода — это раскаяние. Оно подобно штурману, который после кораблекрушения остается на обломках, вместо того чтоб сесть в спасательную шлюпку.

Третья свобода — это понимание. Оно приходит после глупости и после раскаяния. Оно подобно былинке, что на ветру качаясь, все же стоит, поскольку уступает там, где слаба».

Ученик спросил: «И это все?»

На что учитель ответил: «Иные полагают, что сами ищут истину своей души. Но это ищет через них и думает Большая Душа. Как и природа, она себе позволить может немало заблуждаться, ибо без устали она меняет оплошавших игроков на новых. Тому же, кто позволяет думать ей, она порой предоставляет какую-то свободу действий, и, как река пловца, который отдается воле волн, выносит всеми силами на берег».

У нас нет выбора в том, что касается наших родителей и истории семьи, в которую мы вплетены, также мы подчинены силам порядка коллективной совести этой системы. Однако позицией, которую мы занимаем по отношению к нашим близким, к их жизни и судьбе, мы можем влиять на то, оставаться ли нам в плену переплетения или быть по-хорошему с ними связанными, свободными в рамках наших возможностей и более автономными.

Ясно, что каждый человек что-то получил от своих родителей и каждый чего-то недополучил. И каждый сам решает, с чем ему соединиться. Если человеку удается смотреть на то, что он получил, то он чувствует себя одаренным и тогда ему есть, что давать самому. Если же он сохраняет свои претензии и соединяется с тем, чего получить не удалось, то он может чувствовать себя обманутым жизнью и родителями. Ему плохо, ему чего-то не хватает, и, как следствие, он часто не готов или не в состоянии давать. При такой внутренней позиции многие люди впадают в депрессию.

Быть в согласии с родителями — значит принять то, что ты получил, и отказаться от того, что получить не удалось. Это подлинный отказ, поскольку заменить родителей не может никто. Отец не может заметить мать, мать — отца, приемные родители или опекуны - родных родителей. Супруги тоже не могут удовлетворить эти потребности, а многие дети страдают из-за бессознательных проекций своих родителей, когда им приходится заменять для них их собственных родителей (парентификация).

Следующий пример тоже демонстрирует силу первичной любви ребенка и тот разрешающий потенциал, который заключен в признании собственной судьбы. При этом в расстановочной работе с больными я не раз наблюдал, что в своей болезни или симптоматике многие пациенты, сами того не осознавая, являются заложниками своих детских желаний, от которых не хотят отказаться из-за глубокой потребности в принадлежности. Они живут и страдают в надежде получить от родителей больше близости и внимания, чем те могут дать.