Коллектив авторов - Мир Калевалы

Странно все-таки, когда я сейчас достаю «Такого человека» и просматриваю, там есть даже кое-что занятное. Даже пара пригодных фраз: «Без огня остаться тяжко, трудно быть без очага; человеку в мире грустно, грустно Богу самому».

Заключительный вывод книги тоже оказался верным: подлинные барды – настоящие Вяйнемёйнены, великие певцы всего народа – появляются в нашей рыночной по духу литературе все реже. Ведь Вяйнемёйнен еще остается в «Калевале» и вернется, если того захотят: «Дай-ка, время пронесется, день пройдет, другой наступит, вновь во мне нуждаться будут, пожелают, чтобы создал новое, большое Сампо, новый инструмент певучий, чтобы поднял новый месяц, новое на небе солнце…»

В подражание Лённроту и «Калевале» я тоже отправил «Такого человека» в «высшие миры», наверх, в космические волны. Но в конце книги обрисовал пессимистичнее, чем Лённрот, чувства Вяйнемёйнена, ожидавшего в звездных сферах нового зова:

«Покуда я в челне своем не застыл, сам на месте не окаменел, не остался с челном своим. Поплыву я, когда он поплывет, вернусь, коли кто вспомянет, коли истинно, сильно пожелает; а нет – так все ж песни вернутся. А прежняя жизнь не воротится».

Несоразмерно большая часть всего написанного исчезает, и только очень малая часть сохраняется. Помимо «Калевалы» и Вяйнемейнена по-прежнему сохраняется сам Лённрот. Начало и конец его жизни – два символических дома – находятся в Самматти, ставшем в наши дни частью муниципалитета Лохья. С домами, где он родился и умер, теперь возможно ознакомиться только летом, когда они открыты для посетителей. Расположены они в пяти километрах друг от друга, так что нужен какой-нибудь транспорт, если не хочешь передвигаться способом Лённрота. Дорога, ведущая к дому Ламми, по-прежнему узкая и извилистая, и даже на машине кажется длинной. Но труды того стоят. Можно сделать привал в ближайшем «Постоялом дворе Самматти»», устроенном в бревенчатом здании старой школы, и съесть настоящий финский ленч. Вряд ли где-нибудь еще в Финляндии возможно так близко соприкоснуться с этим народом и его традициями.

Лённрот был универсальным гением. Такое в современном мире невозможно, поскольку каждая отдельная область деятельности требует от специалиста все больше познаний только о ней. Из-за этого общая картина дробится, а жаль: только широкие общие знания могут дать человеку большее понимание того, в каком мире мы в действительности живем.

Лённроту это еще удавалось. Но и работоспособность его была поистине безграничной. Посещая два дома, разглядывая их содержимое и размышляя о нем, я наконец-то стал понимать, какая жажда знаний владела им и заставляла ежедневно трудиться с пяти утра до вечерних сумерек.

Тем не менее Лённрот-человек для меня в какой-то степени загадка. Несколько безликим он так и остается, но по крайней мере он был талантливым и умным, даже мудрым; и вдобавок настойчивым, быстрым, а с возрастом, наверное, даже раздражительным. Дома тоже дают ответы. Явное желание Лённрота продемонстрировать свою успешность заметно в великолепии дома Ламми. Но, по-видимому, он хотел продемонстрировать это себе самому, поскольку жил в затворничестве. «Я, бедный парень, все-таки преуспел!» Такое большое здание Лённроту вроде бы и ни к чему: кроме него в семье не много осталось членов. Прислуга работала и жила по другую сторону двора.

Большие комнаты, должно быть, по временам просто звенели от тишины. Семейные несчастья Лённрот компенсировал в доме Ламми непрерывной работой. Это заполняло комнаты и держало его на ногах до самого конца.

Трудов Лённрота хватило бы на дюжину исследователей. Помимо древней поэзии и медицины он известен тем, что опубликовал финско-шведский словарь, содержащий более двухсот тысяч слов. Уже этого было бы достаточно для одного человека. Он был первым, кто писал на инари-саамском языке; он сам построил кантеле, слагал собственные стихи (впрочем, не слишком замечательные) и создал псалмы, которые до сих пор включают в новые издания церковных песнопений.

Непостижимо огромный труд – составленный Лённ-ротом-любителем в 1860 году ботанический справочник «Флора Фенника».

Хотя основой для него и послужила флора Швеции, но версия Лённрота, разумеется, получилась совершенно самобытной.

Он непрерывно усовершенствовал наш финский язык и в своей статье отвергал «чужеродность в Финляндии» – но не людей, а слов, перенесенных в наш певучий финский из других языков совершенно так же, как в наши дни из английского. Статью эту он заканчивает с юмором: «Да и зачем мне распространяться: кто с полуслова не понимает, тот и от целого слова умней не станет».