Коллектив авторов - Мир Калевалы

Lönnrot ihmisenä on siltiminullejonkin asteen arvoitus. Hieman kasvottomaksi hänyhä jää, mutta ainakin hän olilah-jakas, älykäs ja jopa viisas; ja sitten myös sitkeä, nopea ja iän myötä ehkä jopa kärttyisä. Myös talot antavat vastauksia. Selvä halu näyttäämenestystä onLönnrotilla ollut mitä Lammin suureellisen taloon tulee. Mutta hän on ilmeisesti tahtonut näyttää sen itselleen, kun kyseessä on kuitenkin ollut vetäytyminen ihmisten ilmoilta. Minä köyhä poika menestyin sittenkin! Niin iso rakennus ei olisi ollut hänelle tarpeen; eihän perheeseen kuulunut enää montaakaan ihmistä Lönnrotin lisäksi. Palveluskuntakin toimija asui pihan toisella puolella.

Isojen huoneitten ontäytynyt väliin todella kumista tyhjyyttään. Paikan rauha on toisaalta edelleen rikkumaton. Elämänsä onnettomuudet perheen suhteenLönnrot kompensoi-Lammintalossa jatkuvallauurastamisella. Se täytti huoneet japiti miestä pystyssä loppuun saakka.

Töitä Lönnrot teki tusinan tutkijan edestä. Paitsi muinais-runoutta ja lääketiedettä hän kunnostautui sillä että keräsi ja julkaisi Suomalais-Ruotsalaisen sanakirjan, johon sisältyy yli kaksisataatuhatta sanaa. Sekinolisi riittänyt yhden ihmisen saavutukseksi. Hän oli ensimmäinen joka kirjoitti inarinsaa-mea; hän rakensi itse kanteleen,laati omia runoja (tosin ei kovinkaan ihmeellisiä) ja loi virsiä joista muutama vieläkinon otettu uusimpaan virsikirjaan.

Käsittämätön suurtyö on myösLönnrotin harrastelijana tekemä Flora Fennica (1860), jonka pohjana kyllä oli ruotsalainen kasvisto, mutta Lönnrotin versiosta sukeutui tietenkin aivan omanlaisensa. Suomen kieltämme hän kaiken aikaa kehitti ja torjui artikkelissaan “muukalaisuutta Suomessa”, ei siis ihmisiä vaan sanoja, joita muista kielistä sointuvaan suomeemme kuljetettiin, aivan kuten taas nykyään englantia. Artikkelinsa hän lopettaa hauskasti näin: “Vaan miksi pitkittäisin tätä kirjoitustani; joka puolesta sanasta ei ymmärrä, ei koko sanastakaan viisaammaksi tule”.

Oman arvonsa Lönnrot kyllä selvästi tunsi.

Monia suomen kielen sanoja hän myös keksi ja kehitti aivan itse ja jatkoi niiden kautta Mikael Agricolan työtä. Näitä sanoja ovat muunmuassakirjallisuus, itsenäinen, muste, tasavalta, äänioikeus ja sivistys. Hyviä sanoja kaikki. Olkoon viimeinen niistä seperussana, jostaLönnrotin voisi aina muistaa. Hän jos kuka oli todella sivistynyt ihminen. Töittensä avulla ja kautta hän eli ja kehittyi ja samat työt veivätLönnrotin lopulta läpi harmaan kiven, toista suurmiestä eli Aleksis Kiveä jälleen-mukaillakseni.

Ханну Мякеля

Начало жизни Элиаса Лённрота, родившегося в 1802 году, было не из легких. «Торпа Пайккари» – изба ла-талыцика – не предполагала благоприятного пути, она соответствовала своему названию. Владелец тесной хижины, портной (латалыцик), в свободное от работы время строгал жене детей одного за другим. Контрацептивов в Финляндии тех времен не знали. Элиас оказался четвертым в большом выводке.

И еще столько же появилось потом. Как родители со всеми детьми в избу помещались, нынешнему ее посетителю понять невозможно. К тому же строение было позднее расширено. Я сфотографировал его в День независимости, 6 декабря 2018 года, и отметил чертой то место слева, где начинается пристройка.

И дверь в детстве Лённрота была совсем в другом месте. Никто не мог спать один, печная лежанка тоже использовалась. Когда я однажды показывал своей жене-журналистке эту избу, которая находится совсем недалеко от моего дома в Ситарла, молодой студент, работавший там гидом, сказал что-то вроде: «Стоит родиться четвертым ребенком пьяницы-сапожника: у Алексиса Киви точно такое же происхождение». Хорошая фраза, конечно, запомнилась. И тот и другой после первоначальных трудностей стали выдающимися людьми, не имевшими себе равных, хотя оба терпели нужду, когда отправились в мир в поисках знаний. Они верили в себя и хотели создать то, чего никто до них не создавал. И тому и другому это удалось.

Поскольку портных в прежнем понимании больше нет, спиртного ими не расходуется, да и дети рождаются не с такой частотой – коль скоро в Финляндии они вообще будут рождаться, – я забавляюсь мыслью, что тут и кроется причина резкого уменьшения количества наших выдающихся людей.

Одно драматическое отличие между этими двумя все-таки было. Киви умер молодым, больным и глубоко несчастным, в уверенности, что никто больше не заинтересуется делом всей его жизни (и в течение двух первых десятилетий на то было похоже). Лённроту же за время его долгой жизни и как врачу, и как собирателю фольклора, и как создателю Калевалы и профессору хельсинкского университета воздавали честь и славу настолько щедрой мерой, что он явно пресытился и начал избегать этого.

Когда Лённрот после Каяани и Хельсинки возвратился в родные края, он сначала пробовал поселиться в доме Нику в приходе Самматти, но туда вела слишком хорошая дорога. Поэтому визитерам и любопытным было легко его найти.

Вот почему «дом Ламми» вырос в мрачной лесной чаще. Только там, под защитой деревьев, Лённрот смог найти покой, которого с возрастом явно жаждал. Он и сам посадил там ясень. «Лес своего сына оберегает», – как писал Киви в романе «Семеро братьев».

Дом Ламми с годами тоже стал мне знаком. Я заснял его тогда же, что и торпу Пайккари, в День независимости.

Для ясности нужно сказать, что пропорции домов по фотографиям нельзя сопоставить: оба строения заполняют все пространство снимка. Но торпа Пайккари свободно поместилась бы в зале дома Ламми, в его левом крыле. Таким образом, можно представить себе разницу в размерах домов и, исходя из этого, жизненный путь Лённрота.