Борис Кипнис - Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова

Начинает он привычно, но тут же сбивается с праздничного тона на просьбу предоставить вакантную должность командующего дивизией вместо оставивших свои посты графа Я. А. Брюса или князя Н. В. Репнина. Однако мысль его скачет, и тут же он почему-то пишет, что купил в праздности 92 души под вексель, что оставил на Кубани экономии более 100 тысяч, что на него пишут пасквили. Но нет, нет – все это мелко, все это не то, что жжет ему сердце. И вот наконец клокочущая в груди лава прорвалась и выплеснулась на бумагу:

«Служу я Милостивый Государь! больше 40 лет и почти 60-ти летний, одно мое желание, чтоб кончить Высочайшую Службу с оружием в руках. Долговременное мое бытие в нижних чинах приобрело мне грубость в поступках при чистейшем сердце и удалило от познания светских наружностей, препроводя мою жизнь в поле, поздно к ним привыкать.

Наука просветила меня в добродетели; я лгу как Эпаминонд, бегаю как Цесарь, постоянен как Тюренн и праводушен как Аристид. Не разумея изгибов лести и ласкательств к моим сверстникам, часто неугоден. Не изменил я моего слова ни одному из неприятелей, был щастлив потому, что я повелевал щастьем.

Успокойте дух невинного пред Вами, в чем я на Страшном Божием суде отвечаю, и пожалуйте мне особую команду… Исторгните меня из праздности, но не мните притом, чтоб я чем, хотя малым, Г[рафом] Иваном Петровичем недоволен был, токмо что в роскоши жить не могу. В чужие краи… тоже праздность…» [539] Там же.

Закончив письмо, он, наверное, несколько успокоился: груз с души был снят.

Потемкин должен был понять его настроение, он по достоинству мог оценить галерею героев, начерченную суворовским пером: сам человек образованный, Потемкин знал и ценил их, величайших в военном искусстве. Великий Эпаминонд, открывший метод создания ударного «кулака» на фланге боевого порядка, был всегда открыт и правдив, скромен и добродетелен; Гай Юлий Цезарь превосходил всех быстротой своих маршей и внезапностью ударов; маршал Франции, величайший военачальник XVII столетия виконт А. Тюренн д’Овернь, человек необычайной твердости характера и верности, его противник имперский генералиссимус Монтекукколи, узнав о гибели полководца, воскликнул: «Он делалъ честь человеку»; афинянин Аристид, известнейший полководец и государственный муж, был образцом правдивости и бескорыстия; умирая, он не оставил своим дочерям никакого приданого, ибо потратил все свое состояние на нужды дорогого Отечества, оценившего его только после смерти. Да, герой наш был о себе высокого мнения, ибо брал за образец только величайших из героев.

И хотя, казалось бы, он все высказал в письме Потемкину, но совладать до конца со смятенным состоянием своего духа не смог. Вскоре Суворов покинул опостылевший Ундол и под сочельник оказался в глуши новгородских лесов, под Боровичами, в селе Кончанском. Это был его первый приезд сюда. Тут он и встретил наступающий 1785 год. Если бы дано было ему знать, при каких обстоятельствах через тринадцать лет окажется он в Кончанском снова…

Но и там генерал наш надолго не зажился и уже в феврале покинул его и отправился назад в Ундол [540] Суворов А. В. Письма. – С. 101. . Большую часть года проводит он то здесь, то отъезжает в свое суздальское поместье Кистошь. Везде он деятельный и зоркий хозяин, но деятельность по поместью не может исчерпать всей энергии его. Дух его томится без большого дела, он напоминает о себе Потемкину и, наконец, глухой ноябрьской порой 1785 г. перебирается в Санкт-Петербург. Приняли его здесь милостиво: 16 ноября он приглашен к императорскому столу в Зимний дворец, а через десять дней участвует в ежегодном торжестве по случаю дня Святого великомученика и победоносца Георгия как кавалер ордена 2-й степени. Он сидит за одним столом с Потемкиным, Н. В. Репниным и другими находившимися в тот день в столице генералами и штаб-офицерами, которых Екатерина II отметила георгиевским орденом за их военные дарования и мужество в бою. Сама императрица как учредительница ордена в парадном платье с оранжево-черной орденскою лентой через плечо и золотою ромбовидной звездой Св. Георгия на груди председательствовала за обеденным столом. Быть на таком обеде – высокая честь, и самолюбие Суворова наконец-то было успокоено.

Новый, 1786-й, год он встретил в столице, где обосновался всерьез. С апреля его пять раз приглашали к высочайшему столу в Царском Селе и в Зимнем дворце. Еще 21 ноября 1785 г. указом Военной коллегии, то есть самого князя Потемкина-Таврического, генерал-поручик и кавалер Суворов был переведен в Санкт-Петербургскую дивизию под команду генерал-фельдмаршала графа К. Г. Разумовского. О роде его службы в столице сведениями мы не обладаем. Наступившая осень приносит нашему герою долгожданную, но оттого и приятную перемену: именным высочайшим указом 22 сентября 1786 г. по старшинству Суворов пожалован в генерал-аншефы, то есть он стал «полным» генералом. А в конце октября Потемкин отправился на юг. Вот уже год, как государыня подписала рескрипт, назначавший его там главнокомандующим войсками. Эта мера была принята загодя, если Османская империя решится на войну с Россией. И вот теперь обстановка была такова, что Потемкин поспешил к войскам. И кого же из генерал-аншефов взял он с собой? Конечно, Суворова. Как видно, предстояли большие дела – и настроение улучшилось, страхи и сомнения оставили его. Кибитка катилась себе по подсохшим после осенней распутицы бесконечным верстам российских дорог. Семейные обиды и хозяйственные дрязги последних трех лет остались далеко позади, впереди же ждало интересное и сложное предприятие. Вот и слава Богу, вот и хорошо. Только жаль было оставленную учиться в Смольном монастыре дочь Наташу, любимую Суворочку.