Юрий Апенченко - Пути в незнаемое

Но все это требовало борьбы с теми, кто был трепетно дорог Лопатину. Часто повторяют: „…истина дороже“. И еще чаще: истиной поступаются. Лопатин не поступился.

Взламывая хронологию и опережая ход событий, сообщим читателю два факта. Они ярче, весомее долгих рассуждений о благородстве души Лопатина.

Много лет спустя, когда уж Бакунин давным-давно был погребен на чужбине, Герман Александрович поехал в Тверскую губернию, в Прямухино, в родовое бакунинское гнездо, о котором Бакунин с такой щемящей печалью думал на закате своих дней. Лопатин побывал в старом доме, постоял на берегу речки Осуги — поклонился давнему недоброжелателю, о котором никогда не судил „бесцеремонно“.

В том же девятьсот тринадцатом году Лопатин прочитал мемуары Г. Н. Вырубова. Лопатин знавал, но не уважал этого философа. Его воспоминания „взбесили“ Германа Александровича, в особенности „гнусные клеветы по адресу Нечаева“.

Берем журнал „Вестник Европы“, находим: Нечаев „ловкий шарлатан, чрезвычайно низкой нравственности“. Гм, это, что ли? Разве Лопатин думал иначе? На той же странице: Нечаев „эксплуатировал революцию для своих личных целей“. И опять недоумеваем…

Но, может быть, Герман Александрович предполагал в натуре Нечаева нечто от Макиавелли? Не в нарицательном смысле, какой возникает из расхожего понятия „макиавеллизм“, а может быть, имел в виду внутренние диссонансы, мучившие средневекового политика и мыслителя при столкновении светлой цели (справедливость, благо народа) со средствами, избранными для ее достижения.

Так иль не так, но старик Лопатин ничуть не обрадовался уничижению своего давнего противника.

Все это, однако, спустя полвека, а тогда, в мае 1870 г., в Женеве, молодой Лопатин бурно атаковал и Нечаева, и Бакунина с Огаревым. Сражаясь с Нечаевым, сражался за нечаевцев: оглянитесь и задумайтесь. Сражаясь с Бакуниным и Огаревым, сражался за Бакунина и Огарева: да отверзятся ваши очи.

На женевских встречах и сходках Лопатин как в штыки ходил. Позднее он сам о себе писал, что не робеет аудитории, будучи убежденным в необходимости высказаться: „Тогда я весь — огонь и натиск“. Именно таким и был Герман Лопатин в Женеве.

Нечаев бежал из Петропавловской крепости? Невозможность физическая! Нечаев выбросил из тюремной кареты записку с боевым призывом к студентам? Ложь! Записка была написана вовсе не под арестом! Письмо Любавину? Тот же подлый прием, что и объявление шпионом несчастного Ивана Иванова! Нечаев создал мощную организацию? Обман! Нечаев возглавил Комитет? Никакого Комитета не было! Иван Иванов предатель? Нет, революционер, убитый революционерами по наущению Нечаева!

И подвел итог: реальный Нечаев создал легендарного Нечаева. Все это было бы смешно, когда бы не было так гнусно.

Еще до очного знакомства с Марксом Лопатин стоял на той же, что и он, этической позиции: отвращение ко всякому культу личности, ко всему, что содействует суеверному преклонению перед авторитетами [68] Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения, т. 34, с. 241. . В сущности, именно Лопатин дал материал для оценок Нечаева и нечаевщины. Тех оценок, что столь логически и столь эмоционально Маркс и Энгельс изложили в докладе конгрессу Интернационала — „Альянс социалистической демократии и Международное Товарищество Рабочих“ [69] Там же, т. 18. .

В этом докладе был приведен текст „Катехизиса революционера“. Анализируя „Катехизис“, Маркс и Энгельс, в частности, указывали: если принять такие основания для будущего общества, то будущее общество далеко превзойдет Парагвай преподобных отцов иезуитов. Имелось в виду теократическое государство, существовавшее в XVI–XVII вв. По словам осведомленного путешественника, оно обрекало индейцев на рабский труд.

Возвращаясь к Лопатину, прибавим следующее.

Спустя десятилетия, отжив долгие годы в шлиссельбургском застенке, Лопатин приехал в Париж. Там он не без труда разыскал часть своего архива. Вернувшись в Россию, сетовал: жаль, что оставил во Франции свою „переписку с Бакуниным по известному пресловутому делу“. Понятно: по делу Нечаева. Сравнительно недавно некоторые письма обнаружены в фондах отдела „Славика“ Парижской национальной библиотеки — в бумагах старшей дочери Герцена, Наталии Александровны, с которой Лопатин был в молодости дружен.

Все ясно? Нет, не все. Ведь Лопатин, насколько нам известно, после Шлиссельбурга, так и не встретился с Н. А. Герцен, хотя в записной книжке Германа Александровича и отмечен ее адрес. И потому это еще вопрос, исчерпана ли библиотечной находкой переписка Лопатина с Бакуниным…