Леонид Гартунг - Окно в сад

Он кивнул.

— Хорошие стихи, — сказала Катя.

— Самодельные.

Она села, охватила руками колени, заговорила серьезно:

— Не самодельные, а самобытные.

Он прочел ей еще одно стихотворение, которое называлось «Когда надо мною тучи».

— А вы поэт!

— Куда там!

Кате было немного обидно: она кончила литфак университета, но сколько ни пыталась сочинять стихи, ей не удавалось и пары сносных строк. Катя погрустнела, замолчала, в уголках ее губ появились горькие, печальные складки. О чем-то задумалась.

— Что с вами? — спросил Илья с тревогой.

Она подавила вздох, тряхнула волосами:

— Ничего. Просто пора домой.

Поднялась на ноги.

— В какую сторону идти?

Осмотрелась беспомощно, весело.

— Теперь я вся в вашей власти.

На этом кончилась их прогулка, — нечаянная, счастливая, — первая и, может быть, последняя.

Через полчаса они были уже дома.

Илья остался в кухне. Она скрылась в горницу. Он сел спиной к двери и слышал, как она шуршит одеждой, как заскрипел старый венский стул. Снова вышла, вчерашняя, но теперь не чужая, не загадочная, а удивительно близкая. Засмеялась:

— Как я замечательно устала!

И переменила тон на деловой:

— Ну, спасибо. Стихи присылайте.

— Хорошо.

— Нет. Лучше давайте-ка ваши стихи сейчас. Не бойтесь, я за них отвечаю.

Он подал ей тетрадку.

— Кажется, все.

— Все, — повторил он.

Ей очень не хотелось, чтобы было все. В дверях она приостановилась.

— Вы не обидитесь?

— На что?

— Нет, сперва скажите, что не обидитесь.

— Ну, пусть, не обижусь, — обещал он.

Она сделала шаг к нему, погрузила свои прохладные тонкие пальцы в его волосы, откинула их назад, пригладила.

— Вот так… А пробор вам не к лицу. Теперь так не носят.

Он проводил ее до остановки автобуса. Шел рядом с ней, как давеча, но сегодня она не вызывала в нем неловкости. Он любовался ею и даже произнес мысленно удивительное слово, которого прежде никогда не употреблял.

Слово это было стройное, снежно-белое, словно выточенное из слоновой кости. Он произнес его по складам: «Ми-ни-атюр-ная».

Когда проходили мимо сельпо, опять на скамье сидел дед Максимыч с Настасьей. Илья слышал, как дед кивнул вслед:

— Настя! Глянь-ка! Кофтенка-то! Всю сбрую видать!

Тетка Настасья протянула в ответ насмешливо-мечтательно:

— М…да. Мне ба такую.

Оба засмеялись. Кровь кинулась Илье в лицо. С опаской взглянул на Катю. Она невозмутимо шла рядом, словно ничего не слышала.

И как досадно: только подошли к остановке, подкатил автобус, Катя поднялась на ступеньку, махнула букетиком.

— Слушайте радиопередачи!

Автобус тронулся. Белая рука мелькнула, как крыло взлетающей птицы, исчезла. Пыль закрутилась, метнулась вслед, но отстала, легла на дорогу.

Домой Илья шел неторопливо, раздумчиво, еле заметно улыбаясь сухими заветренными губами. Над селом в сторону лесных озер пролетела тесная стайка уток, сухо просвистела короткими крыльями. Илья проводил их взглядом и только тут заметил, что солнце уже склонилось и светит из-за облаков не дневным, а закатным красноватым светом.

День кончался. Пора было собираться в поле.

В июне, в самом конце учебного года, учитель математики Иван Васильевич тяжело заболел и вынужден был уйти на пенсию. Врачи посоветовали ему поселиться где-нибудь на юге. Он решил уехать в Колхиду. Места эти были ему немного знакомы: там он однажды провел лето вместе со своей женой Клавдией. Это было еще до войны, кажется, в том самом году, когда Виктор готовился в институт.

В памяти остался чистенький, южный городок, много цветов и много солнца. Там влажно шумели длинными, мягкими иглами серые приморские сосны. На отлогий берег шли и шли чистые, прозрачные волны. На пляже играли разноцветной, горячей галькой загорелые дети. Клавдия брала с собой книгу, но читать не могла. Ее отвлекало море. Она подолгу лежала на песке, у самой воды, слушая шум прибоя.

Раз или два им случилось видеть, как море сердится: приморские сосны протяжно шумели, на землю падали их огромные, жесткие шишки, с грохотом рушились на берег высокие, сильные волны, и над извилистой кромкой пустынного берега вился летучий туман брызг.