Виталий Бондаренко - Свадьба пропащих - Кокотка

Всю ночь они просидели с Бабеттой вместе.

Когда Ваня перестал бредить и уснул, тяжело сопя, молодые женщины прилегли на широкое канапе у окна, затянутого густым, как рыбацкие сети, тюлем. Сквозь него просачивался рыжий свет уличных фонарей, и прихотливые, похожие на водоросли или лианы, тени струились по стенам. (Лампу погасили, чтоб не мешать ребенку.)

Сверху раздавались смех и разгульные полечки Оффенбаха.

— Гнусно здесь… — тихо сказала Глаша. — Как тут выжить и жить?! А главное, ЧТО ДАЛЬШЕ?..

— Знамо дело, что дальше! — вздохнула Бабетта. — Кто в больницу помирать, кто в полтинничное к солдатам, — ох, тяжко там! По сравнению с тем-то — здесь РАЙ!

— А замуж? — спросила Глаша.

— Да кто нашу сестру возьмет? Шалапут какой-нибудь, горький пьяница. Хотя, бывало, и выбивались наверх-то… Кто в экономочки, кто и свое заведение открывал, а кто и барыней становился…

— А что с тобой будет, к примеру, не думала?

— А я и не думаю, я ЗНАЮ. Сон мне, Глашенька, часто снится, да так все настойчиво, будто кто со мной говорит, будто бы успокаивает: не горюй, все образуется…

— Что ж за сон?

— А простой сон, Глашенька, только очень красивый. Будто дом, — ну обычный, НЕ ЭТОТ, — и я выхожу на балкон, а вокруг яблони, зеленые, свежие, и только дождик прошел, — может, и гроза, — но теперь вот солнце и все сверкает, — все капельки на листочках, на веточках по отдельности… Знаешь, как сверкают они? Разноцветными искорками, один как янтарь, другой синий, третий зелененький… И все время меняют цвет. А на мне капот красивый, не этот, а шелковый, с широкими рукавами. Как вот ниппонский — видела? И так, Глашенька, хорошо мне, так хорошо! Так славно-то!..

— А радуга там бывает, во сне? — странно тихо спросила Глаша.

— Радуга?.. Нет, не помню…

— Если радуга, то сон непременно сбудется… А знаешь, я ведь уже ТАК жила…

— Знаю, у Полозова.

— Для счастья нужна свобода, а не балкон с кимоно…

— Противно было? — осторожно спросила Бабетта.

— Нет, в общем, нет. Только странно было сперва: неужели из-за ТАКОГО ВОТ топятся, стихи сочиняют, подвиги делают?.. А все же я поняла, что да, можно и стихи сочинить, коли талантом бог не обидел…

— Неужто в Полозова влюбилась?! — ахнула невольно Бабетта.

— Я? Я ТАМ ни в кого не влюбилась! Я с ДРУГИМ поняла это.

— ОН, стало быть, влюбился в тебя?..

Глаша промолчала.

Снизу раздались крики и хлопки шампанских бутылок. Ванечка завозился, захныкал.

Бабетта и Глаша метнулись к нему.

«Это Мишель, поди!» — догадалась Бабетта.

И после того как Ванечка успокоился, спросила напрямик:

— Мишель?..

— Н-нет… не он только! — с пренебрежением и даже досадой чуть поморщилась Глаша.

Под утро Глаша ушла к себе. При Бабетте сменила ее Марфуша.

Глаша легла на постель, но сон не шел. Она ворочалась и вздыхала, и все вертелось у нее в голове веселым, похабным, случайно зацепившим ее из «залы» мотивчиком: «Ну-тко-тут-ка-проститутка».

«Это я, — думала Глаша. — Это все еще ВПЕРЕДИ!»

Дверь скрипнула.

— Кто там? — окликнула тотчас Глаша. Она приподнялась на локте и быстрым движением огладила волосы.

«Показалось… Да и как она скрипнет, я же на ключ закрыла… Ну-тко-тут-ка…»

В дверь постучали — быстро и тихо. Так мыши проносятся из угла в угол комнаты. «Нервы ни к черту!» — зло решила она.

В дверь опять поскреблись.

— Глашенька! Отворите, пожалуйста! Это я, Михайла Петрович… Я здесь тайком, Марфуша меня впустила.

Глаша распахнула дверь, и он застыл на пороге, огромный и неуклюжий.

Он робел и походил, особенно сейчас, в лунном полумраке, на растерянно суетящегося медведя.

— Вот ведь встреча, Михайла Петрович! И где?!

От смущения и растерянности Глаша стала вдруг дерзкой. Она схватила Мишеля за руки и прямо втащила в комнату.

Тихонов растроганно засопел, совсем уже потерявшись:

— Ах, Глашенька, я все об вас знаю, все помню — и вот стараюсь что-нибудь сделать… Как вы?.. — вдруг перебил он себя, пристально вглядываясь в лицо Глаши. Но она стояла спиной к окну, и ничего, кроме силуэта, он разглядеть не смог.

— Ах, да плохо, Мишель… Михайла Петрович! Очень плохо! Я не понимаю, что дальше-то? Желтый билет? Я не думала, что Полозов — ТАКОЙ негодяй, до такой уж последней степени! Ведь он меня просто бросил в омут, откуда возврата нет! Я не спускаюсь в зал, — но это пока, ПОКА! Вы понимаете, Михайла Петрович: меня ведь заставят!..

Мишель опустил голову и без спросу присел на стул. Луна обливала его волосы, бороду, но глаза он упорно отводил от Глаши.