Виталий Бондаренко - Свадьба пропащих - Кокотка

Бабетта, как корабль, движется в чаду и дыму полуподвального этажа прямо к кухне. Мысли в усталой ее голове проходят зыбкими тенями, как миражи в пустыне.

Вот и видение «мадамы» проплыло в виде крашеной рыжей жабы в сиреневом, с черными от теней веками, с замазанными пудрой мешками под глазами; с этими пугающе бесцветными, как бельма, глазами, когда-то, говорят, голубыми.

Узким коридорчиком Бабетта протискивается к дощатой дверке, за которой — прямо напротив раскаленной кухни — квартирует кухарка Марфуша. Вон и сама она, в одной кофте, вся багровая, потная, мелькнула возле плиты.

А как Марфуша в сердцах матюгальничает!.. Девицы слушают, замирая, с суеверным восторгом и ужасом. Они понимают, что это не просто обычная ругань, а какое-то принципиальное богохульство, громы и молнии на всю участь земную их, женскую, человеческую…

И еще Марфуша… читает газеты. Наденет железные очки и шуршит в минуту отдыха ими у самовара. (Бабетта в душе надеется, что от Марфуши Ванечка переймет именно это — страсть к чтению, образованность, а не что другое. Тем более при Ванечке Марфуша никогда не «рыгается», как выражается все та же ядовитая стерва Стешка.)

Бабетта мечтает Ванечку выучить на приказчика, хоть Стешка и потешается над ее мечтами.

И еще Бабетта мечтает, что Ванечка выучится, может, еще больше и станет тогда инженером или адвокатом, настоящим барином. А она будет деток его нянчить, пускай и на кухне у него жить лишь бы в тепле да в сытости. Уж в куске хлеба матери-то на старости лет он не откажет!..

Но такие мечтания Бабетта даже зеркалу вслух ни за что не выскажет…

Она тихонько приоткрывает скрипучую дверку. Слышит ровное сопение Ванечки во сне. Мел лит, хочет уйти, но не может перебороть себя боком протискивается в щель двери.

В темноте ударяется о сундук и замирает над сыном. Не видит его: только тепло и сопение его слышит. И думает ненароком: хорошо, что мальчонка спит, не увидит сейчас ее, пухлую маму в платьице гимназистки, нарочно похабно укороченном до колен и с этим огромным красным атласным бантом в волнистых каштановых волосах. Маму Ванечка пока видел только в розовом казенном капоте, — и слава богу! Поди, не знает еще, где он и КТО она…

— Ва-анечка… Кровиночка ты моя… — шепчут одни лишь губы.

Бабетта вздыхает, стряхивает слезу непонятной сейчас и тоже детской какой-то своей обиды.

В воздухе крестит сына.

Потом выскальзывает в чад шумного коридора.

Узкая лестница; лыбится Степка; на втором этаже, «в гостиных», скрипуче ругается по-французски попка Жако, а потом разбитый рояль грохочет свой вечный канкан.

Вот и третий этаж. Под скошенным потолком служебная спальня девушек. Мадам Векслер переняла этот обычай в Париже: девицы, если не работают, то спят в общей для них спальне на узких железных койках. Вся позолота и весь фарфор — в комнатах, где принимают они «гостей». Дорогую обстановку нужно беречь и не тратить ее попусту. Пусть девушки усвоят сразу: в этом доме они не жилички праздные, а работницы.

Теперь Бабетте можно лечь на свободную койку и забыться на полчаса…

А по-настоящему сон для нее начнется лишь в шесть утра…

— Деушки-и! За-автрика-ать! — раздается пронзительный визг экономки Марьяны в первом часу пополудни. Шустрая рыженькая Марьяна так и произносит всегда: «завтрикать», «деушки», — даже «деющки» у нее выходит.

Марьяна «деющек» СИЛЬНО любит. И те лениво потворствуют ей за мелкие послабления.

Девицы зевают, охают, нехотя лезут из теплыни постелей. Вяло «чешутся» перед длинным пятнистым зеркалом. Когда-то оно было высоким и узким и стояло внизу, в «зале». Но кто-то головой ли в него въехал, то ли бутылкой, — зеркало не разбилось все, а лишь в середине пошло красивыми радужными разводами. Вот его и сослали к «деющкам» в общую спальню наверх и повесили горизонтально, потому что потолок-то здесь, под крышею, низенький…

— Слыхала? — Рослая костистая Стешка остервенело чешет свой крашенный в вороново крыло колтун. — Новенькую к нам сегодня привесть должны.

— Откуда знаешь? — вяло спрашивает Бабетта.

— Марьянка сказывала. Это она и есть!..

Бабетта пожимает плечами.

Стешка наклоняется к ней, обдает жарким степным дыханьем:

— Это ТА САМАЯ, полозовская…

Всему дому известна история, когда три года назад появилась, слыхать, у мадамы в ее комнатах почти девочка. Откуда она взялась — бог весть. Мадам Векслер не решалась ее пускать в оборот: мала еще. Но девчонка, по слухам, красотка была и умница, да и резвунья не по годам — жаль такое добро из рук упускать. Тут-то как раз и подвернулся господин Полозов, очень заметный и нередкий здесь «гость»: коренной русский барин, помещик, рослый благообразный красавец с седыми подусниками. Всегда такой вежливый, обходительный, с девицами «прям как с порядочными обращался». С мадам Векслер он как бы и приятельствовал, всегда какие-то особо дорогие и тонкие вещицы дарил ей. Да и она в долгу от такой почетной дружбы не оставалась: помогала ему в ОСОБЫХ его пристрастиях. А какие такие у него особенные пристрастия, девицы могли лишь догадываться.