Вера Чубакова - Какого цвета ветер?

А вдруг на моем пути стал бы Цымбалюк, а не Ольгуня?

Перед Ольгуней я в неоплатном долгу. Удивляюсь теперь: как могла жить так скучно, замкнуто, что делалось за пределами фабрики и моего дома, не интересовалась. Весь мой мирок вертелся в кольце: Ромка, Лиля и я, несчастная, никому не нужная. Только эта мысль и занимала мою голову.

Теперь я вхожу в красный уголок, как раньше входила Ольгуня, с бодрыми словами:

«Ну как, бабоньки, жизнь? Все в порядке? Тогда давайте посмотрим, что делается на белом свете!»

Я смотрела на подруг, товарищей по работе со смелостью учителя, который добросовестно подготовился к уроку.

Мир как бы раздвинулся передо мной, стал шире, понятней. И знать все больше и больше стало моей потребностью. Люди идут ко мне с вопросами:

— Саша, а как понять наши теперешние отношения с ФРГ? Простили мы им прошлое, так выходит?

— А почему люди всех стран не могут объединиться в интернациональные бригады, как было в Испании? Чтоб помочь чилийским патриотам прогнать фашистскую хунту?

И я отвечаю! Отвечаю и сама себе не верю, что это я. Поневоле уважать себя станешь.

Политинформатор ткацкого цеха... Не бог весть ка-кпя общественная работа, но если люди обращаются к тебе и верят, что ты поможешь им кое в чем разобраться, узнать, понять, разве это не радость? Помню, Ромка говорил, что главное в жизни — быть кому-то нужным.

Я стала нужной. Я теперь понимаю, почему работницы так льнули к Ольгуне — она связывала их с внешним миром. Сама же слышала, как они говорили, что в газету заглянуть некогда, к телевизору не всегда подсядешь.

Мне надо учиться! Надо... Вот бы поступить в институт марксизма-ленинизма... Но туда меня не примут, там обязательно высшее образование... Высшее образование... Лиля его скоро получит. А почему я не могу? Я же училась куда лучше ее!..

За моей спиной кто-то всхлипнул.

Я обернулась и увидела Цымбалючку. Она съежилась в кресле: локти на коленях, лицо спрятано в ладонях. Места по правую от нее сторону и по левую пусты...

Она клялась, что «ничего такого» за мужем не замечала, но ей не верили. Как можно было не заметить мешок пряжи, ведь это целое состояние! Откуда оно могло появиться у мужа? Она должна была остановить мужа, удержать, спасти, чего бы ей это ни стоило. А теперь вот раскаивается.

Смотрю на нее и вспоминаю, как она хихикала, когда кто-нибудь подносил к ее лицу палец. «Дурносмех»...

Не жалко мне ее, нисколько не жалко!.. А что было бы с фабрикой, если бы Цымбалюков было много?!

Грузчика Цымбалюка судили люди не с дипломами юристов, а свои, фабричные, с которыми он многие годы встречался почти каждый день, обедал в одной столовой, приходил в этот клуб на собрания и концерты.

Теперь он стал для них чужим.

— Прошу, дайте мне еще время! Я докажу, что смогу стать человеком...

— Скоро на пенсию выйдешь, а все человеком не стал?

— Не знаю, как получилось,— жалко оправдывался он, подтягивая сползавшие брюки. — Захотел газировки попить, вижу — початки... Ничего не соображал, пьяный был..,

— Интересно, пить ему захотелось на втором этаже, там есть автомат с газировкой, зачем же его понесло на пятый этаж, к ткачам? — возмущались люди.

Я спросила, привстав:

— Если вы действительно были так пьяны, почему же в мешок не натолкали камней? А то ведь пряжу!

Цымбалюк сверкнул в меня глазами, как выстрелил.

Я посмотрела на сутулившегося паренька в матросской тельняшке и спросила, удивляясь своему зазвеневшему голосу:

— А ты как мог?! Неужели не понимал, к чему это может привести! Жить еще по-настоящему не начал, а уже вором сделался!

Он, казалось, не слышал и не понимал меня, твердил одно и то же, как испорченная пластинка:

— Я не хотел... Не думал... Не хотел... Не думал...

Собрание решило строго и дружно: передать материал об этой краже в ОБХСС...

Но почему я чувствую себя виноватой перед «Морячком»? На фабрике столько хороших, честных людей. Цымбалюк — это исключение. Почему же именно это исключение оказалось на пути человека, только что вступившего в самостоятельную жизнь?

Я уходила из клуба, опустив голову, словно боялась встретиться взглядом с мальчишкой, который мечтал о море и носил постоянно матросскую тельняшку...

Глава десятая ЧЕЛОВЕК РОДИЛСЯ!

У нас с папой сложились странные отношения: мы избегали друг друга, а если доводилось встретиться, то коротко здоровались и разбегались в разные стороны, не поднимая глаз. И только перед моим уходом в декретный отпуск он передал через Грушу, чтобы я зашла к нему после смены: разговор есть.