Вера Чубакова - Какого цвета ветер?

Когда работницы разошлись, Ольгуня сказала мне:

— Ну как, Саша? Интересно, правда? Ты вроде стерженька, вокруг которого жизнь вращается. Втянешься! Люди уважать тебя станут больше, чем раньше, ты же им на многое глаза откроешь.

— Я сама ничего не вижу.

— Давай уточним: не видела. И будем считать, что это уже в прошлом. Идет?

Я улыбнулась:

— Идет!..

Глава девятая СУД ЧЕСТИ

В фабричный клуб одна за другой входят женщины. Двигаются они по узкому проходу, ведущему к сцене, не спеша, вразвалочку, как утки, посматривают то в одну, то в другую сторону — облюбовывают себе места.

Мужчины выстраиваются вдоль стены за последним рядом, будто собираются петь хором.

Сегодня у нас собрание. Особенное. Скорее его можно назвать судом чести: мужа нашей Цымбалючки уличили в воровстве. Мало того, что он украл, и, как выяснилось, не первый раз, мешок шерстяной пряжи, так еще втянул в эту грязную историю паренька по прозвищу «Морячок». Он мечтал поступить в мореходное училище, пришел к нам поработать грузчиком, и вот...

Я пришла пораньше, выбрала укромное местечко у окна, мне все кажется, будто я привлекаю своей располневшей фигурой всемирное внимание.

О моем «интересном» положении на фабрике знают давно. На другой же день после нашего ночного разговора с Ольгуней, когда я вешала на доску в проходной свой рабочий номерок, табельщица вдруг спросила:

— Нилова, тебя можно поздравить?

— С чем это? — не поняла я.

— А это потом увидим: с мальчиком или с девочкой... Возьмешь меня в крестные?

Я прибежала к Ольгуне сама не своя:

— Обо мне все знают!

— Ну и что? — спокойно отозвалась ткачиха. — Я специально рассказала Цымбалючке. А она уже постаралась добросовестно.

Я обиделась. Никогда такого от Ольгуни не ожидала.

Она попыталась успокоить меня:

— Глупая ты, Саша, глупенькая девочка... Тебе ж так лучше. Бабы посплетничают, почешут языки, потом примут твою сторону. Материнство — дело святое. За такое бабы осуждать не будут, а тем более матери.

Ольгуня оказалась права. Я очень скоро почувствовала, что обо мне вдруг стали заботиться, подкармливать даже: то сливки поставят на мой стол, то яблоки, то апельсины принесут, и все это когда меня нет, я не знала даже, кого благодарить.

И в то же время женщины подшучивали надо мной, нисколько не щадя меня:

— Помянете мое слово, Нилова двойню принесет!

Или:

— Не бойся, Саша, ничего. Будет трудно рожать, позвони в ткацкий цех, мы тут сообща покряхтим, поможем.

Только Лиля держалась со мной официально. Зато акты на забракованную пряжу подписывала безоговорочно. Один только раз она заговорила со мной, и то с каким-то угрюмым вызовом:

— Решилась, значит? Отчаянная... Но вряд ли это поможет тебе. Ромка не вернется! Впрочем, его у тебя никогда и не было. Он не женится, пока я этого не захочу. А я этого никогда не захочу.

Я нашла в себе силы спокойно ответить:

— Кстати, Ромка тут ни при чем.

Тонкие полукруги Лилиных бровей взметнулись вверх:

— То есть?

— Твой Ромка никакого отношения...

— Не понимаю,— перебила Лиля.

— И не пытайся.

— Но...

— «Но» у нас с ним не было.

— Как не было? Он всегда мне все рассказывает.

— На этот раз обманул.

Лиля затрясла головой:

— Нет, Саша, нет!

— Да, Лиля, да!..

Я подняла голову и увидела у сцены Цымбалюка. Он то и дело поддергивал брюки: они у него стоят как две гофрированные трубы, не видно, во что обут.

Рядом с ним «Морячок» с покрасневшими глазами. Мальчишка плакал?! Пиджак на нем расстегнут, видна тельняшка, прославленная матросская тельняшка. Как он смел'надеть ее! С репутацией вора его теперь не примут в мореходное училище. Вот дурак! Только-только начинает жить и...

Недавно вот в этом же самом клубе мы слушали лекцию о формировании характера человека. Личность формируется под воздействием среды, коллектива, выявляются отношения к труду, к жизни, к товарищам. Можно ли назвать характер своего рода судьбой?

«Морячок» не родился вором. Он мечтал поступить в училище... Цымбалюк уговорил его перебросить мешок с пряжей через забор, пообещал пай от выручки, паренек не устоял.

Почему-то я стала думать о своей судьбе.

Начинала жить неуверенно и настороженно, как слепой, попавший на многолюдный перекресток: слышала уличный шум, чувствовала солнце и ветер, знала, что перейти дорогу надо именно в этом месте, но ничего не видела! И без чьей-то помощи не могла сдвинуться с места.