Вероника Долина - Сэляви

Но самый трогательный стих
Во мне самой почти затих.
А ведь звучал, а ведь дрожал и не сдавался!
Хотя душа удивлена,
Хотя душа утомлена —
Но все ж цела! А вот и стих образовался.

Посмотри на меня, посмотри — нет печальнее повести.
Я давно замолчала, совсем не шучу и не ерничаю.
Я вообще отъезжаю: в уральском, донецком, мои самоцветы, саратовском поезде,
Вот блокноты и книги, я ем бутерброд и чаевничаю…

Посмотри на меня, посмотри — нет отчаянней зрелища
С этим сложным и ложным, румяным и пафосным мужеством.
Огляди на Казанском иль Курском вокзале московские пряные прелести:
Эту пьянь, этот смрад, этот стыд огляди с подобающим ужасом.

А теперь посмотри на меня: я гибка, как лазутчица.
Краснобайство мое позади, я молчу, как разведчица.
Разветвляется жизнь, ничего же уже не получится,
И никто мне на дальнем перроне не светит, не светится.

Посмотри на меня, посмотри, я, конечно, не сдобная.
И я не депутат, не красотка, не лыжница, что возвращается с полюса…
Я сварливая-скучная-грустная и неудобная
Если я не горю как свеча там в окошке летящего поезда.

Если б знать!
Если б молено заранее знать!
Как-то выведать, вызнать и —
Голову тихо склонить.
Ведь придется не только ласкать, целовать, обнимать,
А еще и своею рукою без всякой пощады казнить.

Если б знать!
Если б только начать узнавать,
Что, едва затвердивши уроки:
Не умничать, не капризничать,
Не попрекать, —
Надо будет учиться с ног человека сбивать
И, не глядя, одним движением человеку
Грудь рассекать.

Если б знать! Если б знать наперед, как все
Складывается, —
Помогли бы и те, и другие,
Сама бы была начеку.
Надо было мне с юности-младости учиться пойти хирургии,
А не никчемному, сладостному французскому языку!

Я живу как живу.
Я пою как поется.
Может быть, и могла б жить еще как-нибудь…
У меня твоего
Ничего не остается —
Ни на руку надеть, ни повесить на грудь.

Ты живешь как живешь:
Ты поешь как поется.
Может быть, ты бы мог жить еще как-нибудь…
У тебя моего
Ничего не остается —
Ни на руку кольца, ни цепочки на грудь.

А пора бы понять,
Время, время научиться:
Из всего выйдет толк, от всего будет прок.
Что теперь как песок
Между пальцев просочится,
То еще — погоди! — соберется между строк.

А за все, что выйдет боком
И представится грехом —
Я отвечу перед Богом,
Перед Богом и стихом.

Подожду, не стану плакать
И не стану кликать смерть.
Кто же я — земная мякоть
Или неземная твердь?

Подведу тебя к порогу
И скажу как на духу:
Отвечаю только Богу,
Только Богу и стиху!

Подожду, не стану плакать
И узнаю наизусть:
Кто же я — земная слякоть
Или неземная грусть?

Наживу с годами грузность,
Как и вся моя семья.
Кто же я — земная трусость
Или тайна бытия?

Освещаю ли дорогу?
Горожу ли чепуху?
Отвечаю только Богу,
Только Богу и стиху!

Я сама себе открыла,
Я сама себе шепчу:
Я вчера была бескрыла,
А сегодня — полечу

И над улочкой знакомой,
И над медленной рекой,
И над старенькою школой,
И над маминой щекой.

Как ни грело все, что мило,
Как ни ластилось к плечу —
Я вчера была бескрыла,
А сегодня полечу!

Над словцом неосторожным,
Над кружащим над листом
И над железнодорожным,
Над дрожащим над мостом.

То ли дело эта сила,
То ли дело — высота!
Я вчера была бескрыла,
А сегодня я не та.

Кто-то Землю мне покажет
Сверху маленьким лужком…
На лужке стоит и машет
Мама аленьким флажком.

Было время — смех и слезы,
Не бывало пустяков.
Слева — грозы, справа — грозы,
Рядом — стаи облаков.

Как ни мучались, ни звали
Кто остался на лугу —
Я вчера была бы с вами,
А сегодня — не смогу…

Годы прошли,
похвалил меня Пушкин,
простил меня Кушнер,
не стало Булата.

В голове моей нет уже
того молодого
салата,
который бы мог сойти,
если акцент снести
на зеленость,
иногда за влюбленность,
а чаще
за полную неутоленность.