Гийом Аполлинер - Т. 2. Ересиарх и К°. Убиенный поэт

Я довольно долго осматривался и не сразу заметил в глубине грота приоткрытую дверь, куда и отважился заглянуть; за ней я обнаружил следующий зал — огромный, с высоким потолком. То была пиршественная зала, в центре которой возвышался круглый стол — за ним могло бы разместиться более сотни сотрапезников. Но сейчас их там было около пятидесяти, и все они — молодые люди от пятнадцати до двадцати пяти — вели оживленную беседу.

Стоя подле двери, откуда меня не было видно, я разглядел, что у стола отсутствовали ножки. Он был подвешен к потолку на четырех крюках, снабженных блоками, через которые были перекинуты металлические тросы; от блоков тросы расходились по потолку в противоположные стороны и, проходя сквозь закрепленные на карнизе кольца, спускались вдоль стен, так что их можно было подтянуть и закрепить на любой высоте. Точно так же обстояло и со стульями в этой странной пиршественной зале: то были не стулья, а самые настоящие качели. В светильниках горели электрические лампы разных цветов. Переливающиеся всеми цветами радуги и размещенные по всей ширине зала, словно по чьей-то прихоти и случайно, лампы эти свисали на проводах на разной высоте, а некоторые, казалось, вырастали прямо из плинтуса, едва не касаясь пола. Эта великолепная гамма переливчатых цветов создавала ощущение солнечного света.

Я не заметил ни одного лакея; сотрапезники, видно, уже отведали стоявших на столе яств, поскольку почти тут же явились слуги и унесли первую перемену блюд, а другие вкатили небольшую тележку, на которой лежал на подстилке из хвороста крепко привязанный живой бык. Как только тележка, днище которой могло излучать электрическое тепло, достаточное для приготовления жаркого, поравнялась со столом, жаровня включилась, и вскоре под быком, которого переворачивали заживо, загорелись благоуханные угли. Тотчас появились четыре стольника, с таким усталым пресыщенным видом, какой бывает у моего друга Рене Бертье, когда тот, решив оставить науку ради поэзии либо наоборот, пытается с помощью пилки для ногтей открыть банку ананасов. Пирующие, доселе занятые застольной беседой, прервали ее, и каждый принялся выбирать кусок по вкусу, как это делают предприимчивые газетчики после захвата очередной колонии. Живого быка разрезали в указанном месте, и мясник оказался до того искусен, что все куски были вырезаны и зажарены, притом что ни один важный орган не был затронут. Вскоре от быка, точно от налогоплательщика, обглоданного сборщиками налогов, остались только кожа да кости, каковые тут же и унесли.

Затем явились десятка два птичников; каждый держал в зубах манок и нес по две большие клетки, где, сидело по несколько ощипанных живых уток, которым свернули шеи на глазах у пирующих. Подоспевшие виночерпии наполнили кубки венгерским вином, и двадцать трубачей, вышедших одновременно из четырех дверей, затрубили в украшенные вымпелами трубы.

Это пиршество, на которое яства подавали живьем, показалось мне весьма необычным, и я даже ощутил некоторое беспокойство при мысли о том, что меня ждет в обществе столь кровожадных людей, но они встали, закурив кто папиросу, кто сигару; слуги тем временем убрали со стола и во мгновение ока подняли стол и стулья к потолку. Трубачи покинули освобожденный от мебели зал, их сменил квартет слепых скрипачей, они заиграли модные мелодии, и молодые люди пустились танцевать. Танцы продолжались с четверть часа, после чего все перешли в другую залу.

Дверь осталась открытой, и я крадучись последовал за ними: они продолжали беседу, а вокруг словно в какой-то диковинной пляске без музыки извивались странные предметы меблировки. Подобно салонному поэту, они вырастали прямо на глазах, раскачивались из стороны в сторону, раздуваясь и судорожно увеличиваясь в объеме; наконец, они приняли обличье удобных кожаных кресел и диванов, даже стол, смахивающий на выросший из-под земли гриб, был, как и вся остальная мебель, обтянут кожей.

Как только мебель перестала надуваться и обрела обычный вид, незнакомцы уселись в кресла, продолжая курить; четверо сели к столу и начали партию в бридж; и тут же между ними завязался столь горячий спор, что, когда один из них, положив зажженную сигару на стол, принялся, весь красный от гнева, оспаривать ход противника, стол неожиданно лопнул как немецкий дирижабль, вызвав тем самым некоторое смятение среди как игроков, так и их болельщиков. Тотчас прибежал слуга-негр убрать лопнувший от контакта с сигарой надувной стол, который лежал на полу словно дохлый слон, и предложил принести другой такой же стол из резины, обтянутой кожей; такая мебель появилась недавно, ее можно надуть когда хочешь и даже взять с собой в путешествие, места она занимает мало. Но эти господа заявили, что играть больше не желают, и негру ничего не оставалось, как выпустить воздух из мебели, которая с шипением опустилась на пол, прямо-таки как надает ниц перед своим барином русский слуга. Все покинули опустевшую курительную комнату, и негр выключил свет.