Знание – сила, 2000 №02

Но вместе с тем я хотел бы еще добавить и подчеркнуть, что есть художники так называемого искреннего, наивного типа. Причем это не значит, что они примитивны. Напротив, они беспредельно чисты. И среди таких художников я хотел бы поставить на первое место из современных композиторов Антонио фон Веберна, который был страшно наивен в жизни и творчество которого абсолютно чисто, это видно и слышно сразу; несмотря на всю эзотерическую сложность этой музыки, она сохранила качество чистоты, что и делает эту музыку наивной и что оказалось очень большим плюсом этой музыки. Но есть и художники совершенно иного типа. Например, Стравинский, который как бы всю жизнь играл с самим собой. Это был человек необычайного ума и необычайной интеллектуальной многозначности. И эта многозначность его побуждала к поиску окончательной серьезности в жизни, которая как бы ускользала от него и которая большей частью была представлена заменителями, и это его толкало на бесконечные культивирования искусственной правды. Я сейчас несправедлив к Стравинскому, которого я необычайно чту и считаю его просто Великим композитором, крупнейшим, которых знает наша история. И вместе с тем я не совсем открылся бы такому композитору. Я, безусловно, открылся бы Шостаковичу, внутренне открылся и верил бы внутренне ему, хотя в нем тоже существовал процент этой лжи, скерциозноети. Но это были абсолютно точно различимые и разграниченные моменты серьезности. А у Стравинского есть всегда ощущение, что он, прощаясь, подаст тебе не руку, как он подал Юрустовскому. Я сейчас забыл, что он подал, но он как-то выразил свое негативное отношение к Юрустовскому. Это поступок, на который совершенно не способен Веберн по своему прямодушию. И он как бы одновременно ставит Стравинского выше в смысле чистоты, хотя эта окончательная чистота Веберна стоит на порядок выше, чем порядочная промежуточная изысканность и сложность Стравинскот.

— Таинство и магия творческого процесса. Что означают для тебя эти понятия?

— Это та область, в которую опасно углубляться. Если человек начинает разыскивать магию и таинство своего дела, то он как бы сам в себе искореняет то, на что он может надеяться. Другими словами, если эта работа на этой магии основана, то человек, сознательно о ней размышляющий, ставит ее туг же под удар.

— Человек судит о тех или иных сторонах жизни объективно тогда, когда сам что-то пережил или был свидетелем события. В противном случае приходится идти по пути моделирования, то есть по пути сопереживания. Иными словами, как ты вживаешься в надлежащий образ?

— Мне трудно прямо ответить на этот вопрос. Я бы только не сводил все к двум понятиям — свидетель и моделирование. Мне кажется то, что называется «вживание в надлежащий образ», не всегда вживание или длительный настрой. Это как бы соприкосновение с чем-то, что может наступить, а может и не наступить. И здесь вживание не есть постепенное приближение. Я не верю в эту педагогику, которая путем постепенных вживаний приближает тебя к человеку. Я верю только в то, что ты с одними людьми достигаешь этого взаимопонимания независимо от внешнего сходства или от логики. Ты не можешь понять, почему с этим совершенно иным человеком, с которым ты и не ждешь какого-либо контакта, он изначально есть. А с другим, совершенно похожим на тебя человеком, нет. И чем больше ты с ним говоришь, тем больше от него удаляешься. То есть что такое «надлежащий» образ, я не знаю. Это как бы всегда чудо. Ты никогда не знаешь, когда наступит совпадение с явлением или образом и когда что надо для этого делать, как достичь этого.

— Научить человека творить невозможно. Этот путь сопряжен с такими понятиями, как озарение и прозрение. Так ли это?

— И так, и не так. Так как то, что ты называешь «озарением и прозренисм», это как бы выход твоего ежедневного «я» в некое другое «я», в котором сразу все решено и все известно. И вся работа является подготовкой к этим выходам. Но вместе с тем для того, чтобы это осуществлялось, чтобы это ощущение выхода в этот второй уровень наступило, надо себя тренировать и знать, как к этому приблизиться. В противном случае, если будешь уповать лишь на прозрение и озарение, оно может и не прийти. Человек должен обмануть сам себя. Человек должен быть сам себе хозяином.

Самый большой враг человека — это он сам. Хуже и страшнее, чем все внешние враги. Человека ожидает много неожиданных препятствий, которые он и предсказать не может, в частности, в работе тоже. И надо с самим собой справляться. Мы себя не знаем. Отношение с самим собой — это как отношение с домашним животным, например с собакой. Ты как будто ее очень хорошо знаешь, но ты все же не можешь исключить момента, что она вдруг покажет тебе зубы.