Microsoft Word - ЭРИК ХОБСБАУМ_662.doc

Во Франции не существовало никакого относительно массового движения промышленной рабочей бедноты, костяк движения рабочего класса во Франции 1830—1848 гг. составляли городские ремесленники и поденщики, особенно квалифицированные рабочие в центрах традиционной кустарной и надомной промышленности, таких как шелковое производство в Лионе (су-перреволюционные ткачи Лиона были не работниками по найму за заработную плату, но мелкими ремесленниками). Более того, разнообразные направления утопического социализма, последователи таких социалистов, как Сен-Симон, Фурье, Коббет и другие, не были заинтересованы в политической агитации, хотя на деле их небольшие секты и группы — особенно фурьеристы — должны были действовать как руководящее ядро рабочего класса и организаторы масс перед революционным выступлением 1848 г. С другой стороны, во Франции существовали сильные и политически высокоразвитые традиции левого якобинства и бабувизма, большая часть представителей которых после 1830 г. стали коммунистами. Самым грозным лидером коммунистов был Опост Бланки (1805—1881), ученик Буонарроти.

С точки зрения социального анализа теория бланкизма мало что внесла в учение о социализме, кроме решительного заявления о том, что пролетариат — это передовая часть рабочего класса, а средний класс (теперь уже не высший) — его главный враг. В отношении политической стратегии и организации он применил законы тайного братства к условиям пролетариата, между прочим приспособив ритуальность и маскарадные костюмы времен Реставрации и традиционный метод якобинской революции — восстание и централизованное диктаторство — к рабочему движению. От бланкистов (которые в свою очередь заимствовали это у Сен-Жюста, Бабефа и Буонарроти) современное социалистическое революционное движение позаимствовало убеждение, что его целью должен быть захват политической власти, за кото-рьл 1следует диктатура пролетариата, вьфажаясь словами бланкистов. Слабость бланкизма состояла в том, что французский рабочий класс был слаб. В отсутствие большого массового движения они оставались, как и их предшественники карбонарии, элитой, которая планировала свои восстания в пустоте и потому часто терпела поражения, скажем, в восстании 1839 г.

Рабочий класс или городская революция и социализм, таким образом, становились реальной опасностью в Западной Европе,

ХОТЯ фактически в большинстве промышленных стран, таких как Британия и Бельгия, правительство и правящий класс относились к ним сравнительно спокойно; не было случая, чтобы британское правительство было серьезно озабочено угрозой общественному порядку от мощного, но разрозненного, плохо организованного чартизма’* С другой стороны, городское население слабо поддерживало революционеров и не пугало власти. У британского правительства минуты паники возникли лишь тогда, когда волна мятежа и крушения машин распространилась на голодавших сельскохозяйственных рабочих Южной и Восточной Англии в конце 1830 г. На эту последнюю революцию рабочих** оказала влияние французская революция июля 1830 г., и она была подавлена более жестоко, чем чартистские агитаторы и чем ожидали в такой очень напряженной ситуации периода Билля о реформе. Тем не менее волнения аграриев вскоре приобрели менее пугающую политическую форму; в остальных экономически развитых районах, за исключением, может бьггь, Западной Германии, аграрные революции и не предвиделись и не ожидались, а крестьян не привлекали революции, как горожан. Из всей Западной Европы (не считая Пиренейского полуострова) лишь в Ирландии были большие и эндемические аграрно-революционные движения, секретно организованные и повсеместные террористические организации такие, как «Whiteboys» и «Ribbonmen»’^. Но социально и политически Ирландия принадлежала совсем к иному миру, чем ее соседи. Результат социалистической революции отторгнул радикалов среднего класса, т. е. тех недовольных бизнесменов, интеллигентов и др., кто все еще находился в оппозиции к правительству умеренных либералов 1830 г.

В Британии она разделила радикалов среднего класса на тех, кто был готов поддержать чартизм или идти с ними одним путем (как в Бирмингеме или в «Союзе всеобщего избирательного права» квакера Джозефа Стерджа) и на тех, кто настаивал, как члены «Лиги против хлебного закона» в Манчестере, на том, чтобы бороться и с аристократами, и с чартизмом. Непримиримые одержали верх, уверенные в однородности сознания своего класса, в своих деньгах, которые они потратили в больших количествах, и в эффективности пропагандистской и рекламной кампании, которую они проводили. Во Франции слабость официальной оппозиции Луи-Филиппу и инициатива революционных парижских масс повернули события на другой путь. «Итак, мы снова стали республиканцами, — писал радикальный поэт Беранже после Февральской революции 1848 г. — Возможно, это случилось немного раньше и немного поздно... Мне бы хотелось, чтобы процесс проходил более осторожно, но мы не выбирали часа, не выстраивали войска, не определяли направление марша»**. Разрыв радикалов среднего класса с крайне левыми здесь произошел только после революции. К неудовольствию мелкой буржуазии, независимые ремесленники, лавочники, фермеры и им подобные (вместе с массой рабочих), возможно, больше всех выиграли от радикализма в Западной Европе, им были снижены налоги. Будучи маленькими людьми, они встали на сторону бедноты против богатых, а мелкие владельцы выступили с богачами против бедноты. Но противоречивость их симпатий привела их к сомнениям, а не к коренному изменению их политических приоритетов. Когда дошло до дела, они оказались слабыми; и якобинцы, и республиканцы, и демократы. И все стороны всегда колеблются до тех пор, пока настоящие экспроприаторы не придут к власти.