Ю Менцин - Парламент

Современное западное общество — это общество, в котором доминирует и непрерывно культивируется частный интерес отдельных граждан и их разнообразных организаций и объединений. Но тогда нам необходимо понять, почему, собственно, возможна целостность такого общества, отчего оно не распадается на враждующие друг с другом группировки, а, наоборот, демонстрирует завидную способность к развитию. По-видимому, основные причины этой целостности и национального согласия следует искать в особой, динамической системе законодательства, позволяющей каждому человеку или группам людей активно участвовать в непрерывном совершенствовании законов с целью все более полного удовлетворения собственных интересов. При этом граждане такого общества постоянно учатся трансформировать свои интересы в политико-правовые нормы и акты, используя для этого как тривиальные консультации с юристами, так и организацию различных акций и кампаний, с помощью которых можно добиваться принятия необходимых законов.

Конечно, в ходе правового оформления частные интересы становятся все более общественными, но само общество при этом оказывается все более гражданским, способным создавать необходимые условия для реализации частных интересов. Так происходит формирование системы народовластия, в которой каждый гражданин учится рассматривать свои интересы как потенциальный законодатель, а законодатель-профессионал учится воспринимать свою деятельность не как руководство обществом со стороны, а как помощь в выявлении новых форм социального бытия, в которых ему тоже придется жить и работать.

Решающую роль в процессе взаимного обучения индивида и общества играет парламент (точнее, разветвленная система парламентской демократии, в которой высший законодательный орган является вершиной гигантского айсберга социальных связей и институтов), и современные западные страны не мыслят своего дальнейшего развития без этой социальной лаборатории, непрерывно исследующей, трансформирующей и согласовывающей всевозможные частные интересы, включая, естественно, экономические.

Понятно, что и в нашей стране начинать без такой лаборатории создание современной рыночной экономики с ее бессчетным числом постоянно меняющихся связей с обществом просто бессмысленно. Даже в тех патриархальных странах, где элементы современной промышленности были созданы правительствами "сильной руки", по мере вхождения экономики этих стран в мировой рынок диктатуры отмирают, нередко добровольно уступая место парламентской демократии. Что же касается нашей страны, где нельзя, как, например, в Таиланде, строить промышленность на пустом месте, то одна из важнейших нынешних задач — конверсия ВПК — не может быть, на мой взгляд, не только решена, но и грамотно поставлена без параллельной "конверсии" царящих у нас государственно-регулируемых (или просто мафиозных) связей, превращения их в социально-политические, формируемые через парламент самим обществом.

В конце XVII в. аналогичная (и куда более грандиозная) трансформация государственно-бюрократических, сословно-иерархических и общинно-родовых связей началась в Англии, где ученым вместе с политиками "новой волны" удалось как бы приземлить величественную идею гражданского общества, соединить ее с организационно-процедурными механизмами, с процессами непрерывного совершенствования законодательства — и тем самым воплотить эту идею в жизнь.

Следует, однако, подчеркнуть, что особая роль английских ученых в созидании гражданского общества обусловливалась прежде всего социальным фактором — специфическим опытом институционализации науки, — которого в значительной степени были лишены континентальные ученые. Дело в том, что специальная организация совместных исследований достаточно большого [13] В 60-е гг. XVII в. в Лондонское королевское общество входило около ста человек, т. е. большинство активно работавших в то время английских ученых (см. [13, с. 253 — 254]). сообщества ученых, не зависимых от государства, от религиозно-философских доктрин и даже друг от друга, не была нужна ни небольшим научным кружкам, основанным на неформальном лидерстве, ни учрежденным государством академиям.

Так, члены созданной Кольбером во Франции Академии наук получали государственную пенсию (их лондонские коллеги, наоборот, платили регулярные взносы), работали по утвержденной тематике, а результаты их исследований оценивались по непосредственной пользе для промышленности и торговли (см. [13, с. 256]). При этом главный недостаток подобного регулирования заключался не столько в утрате французскими естествоиспытателями свободы исследований (их вполне можно было проводить в приватных условиях), сколько в том, что ученые оказались лишенными социального по своей сути опыта институционализации экспериментального естествознания как особой, не сводимой ни к инженерному искусству, ни к алхимии и магии, ни к теоретической физике (тяготеющей к мысленным экспериментам) форме познания реальности.