Ю Менцин - Парламент

не замечая присущего этой стране виртуозного умения наполнять старые политические формы принципиально новым содержанием. До Локка в парламенте не видели средства для формирования гражданского общества (т. е. общества, управляемого универсальными, едиными для всех законами) уже хотя бы потому, что законы, которые издавал или утверждал парламент, были по сути не законами, а ратификациями (например, утверждение указа короля о сборе новых налогов). Парламент являлся сословно-представительным институтом, возникшим в период средневековой борьбы городов за независимость, и предназначался прежде всего для ограничения над ними власти короля и феодалов. Поэтому-то парламент и смог стать центром консолидации общественных сил в ходе английской революции 1640 — 1649 гг., но после свержения короля он оказался фактически ненужным, что и позволило Кромвелю сравнительно легко превратить его в агрессивно-послушное "охвостье".

В сущности, парламент мог быть хуже или лучше, но принимаемые им законы в основном носили характер разовых актов, а не универсальных принципов, на базе которых должно было развиваться все общество. Законы более универсального типа разрабатывались в уголовном и, главным образом, в торговом праве (всевозможные сделки), но кто мог заподозрить в них элементы и даже основу законодательства общества нового типа?

Торговое и судебное право касалось, как представлялось, слишком мелких, частных вопросов, и, для того чтобы изменить взгляды на это право, понадобились некоторые фундаментальные (парадигмальные) установки, подобные тем, что лежали у истоков научной революции XVII в. (природа, понимаемая как механизм, прибор как неустранимое звено познания и т. п.). Такие идеализации, резко сужающие взгляды на человека и его деятельность, были использованы в локковской концепции гражданского общества, рассматриваемого им "прежде всего как сеть меновых отношений, в которые вступают простые товаровладельцы, лично свободные собственники своих сил и имуществ" [4, с. 151].

В своем эссе о Локке Э. Ю. Соловьев писал, что этот английский мыслитель разрабатывал (и в этом его величайшая заслуга) понятия свободы, равенства и других гражданских прав, отталкиваясь от фундаментального допущения о "естественном состоянии общества" как состоянии "честной конкуренции". Другими словами, права и свободы человека в гражданском обществе, каким оно рождается на рубеже XVII–XVIII вв., развиваются лишь в контексте конкурентно-меновых отношений и неразрывно связанной с ними частной собственности (см. [там же, с. 152, 154 — 157]).

На первый взгляд такой подход к обществу является чрезвычайно ограниченным. Однако важно помнить, что это — ограниченность лаборатории, реализующей строго определенную программу исследований, а любые попытки выйти за "слишком узкие" рамки науки легко оборачиваются "лысенковщиной". Так же, впрочем, как и многочисленные попытки преодолеть "неизбежную ограниченность" буржуазно-правовой демократии, которая действительно вращается в очень узком круге понятий, но в результате этих вращений понятия непрерывно обогащаются, сближаясь при этом с научными. Вспомним хотя бы дискуссии, связанные с законом об абортах, в которых участвуют не только юристы, но и врачи, философы, теологи, пытающиеся определить ту грань, за которой начинается человеческая жизнь и, следовательно, право на нее еще не родившегося человека. Или вспомним комплексные разработки правовых норм интеллектуальной собственности, без чего вхождение современной науки в рынок просто невозможно. Таким образом, научное исследование и современное парламентское законотворчество все более сближаются друг с другом, приобретая черты глобальной социальной лаборатории, в которой непрерывно изобретаются новые, иногда парадоксальные формы синтеза частных интересов граждан, включая частный (для демократических обществ) интерес государства. [12] Английская денежная реформа 1696 г. примирила, казалось бы, непримиримое: интересы казны и интересы граждан. Конечно, и раньше дальновидные правители понимали, что для наполнения казны не следует чрезмерно грабить народ поборами, но то, что для своего же блага казна должна осуществить беспрецедентное кредитование населения, было для XVII в. не менее парадоксальным, чем идеи новой физики. Впрочем, метод оздоровления экономики путем не грабежа населения, а содействия увеличению его покупательной способности и тем самым развитию внутреннего рынка страны по-настоящему оценили лишь во второй половине XX в.