Константин Хайт - Коммунизм перед шаббатом. Краткий путеводитель по новой нормальности

Более того, читая описания всевозможных диких племен: хоть индейцев, хоть бушменов, хоть папуасов, мы найдем там вождей и шаманов, найдем полные вигвамы воинов, но не найдем жандармов и полицейских. Аппарат насилия у социума практически отсутствует, когда же оно становится необходимо, общество вынуждено заимствовать его снаружи, чаще всего у государства. У Святой Инквизиции, института социального, не было собственных стражников и палачей – после церковного суда осужденных передавали светским властям. Религиозный иудейский суд хоть и осудил Иисуса, но приводить приговор в исполнение пришлось римлянам во главе с Пилатом, потому и казнили его по римскому обычаю, а не по еврейскому.

Ха! Но ведь государство – это один из общественных институтов, повторяя за стариной Энгельсом, скажете вы. И ошибетесь. Государство и общество, хоть нередко и перечисляются через запятую, понятия совершенно ортогональные, мы знаем множество обществ, начисто лишенных государственности и некоторое количество государств, где общество слабо, или практически отсутствует. И, хотя то и другое состоит из нас, индивидуумов, более того – порождено нашим воображением и существует исключительно в силу действительности человеческих соглашений, отношения между ними могут быть самыми разными. Государство и общество могут сотрудничать, могут в той, или иной мере подчиняться друг другу, могут находиться в состоянии непримиримой вражды. С разрушением общества государство тоже, как правило, обрушивается, но нам известно множество случаев, когда этого не случилось. А уж сколько раз рушились государства, а общество оставалось себе целехонько – не сосчитать.

Ладно, до государства мы скоро доберемся, давайте пока про общество. Которое, складывается из правил, норм и ограничений, а вовсе не из средств принуждения к их выполнению. Социальное давление – это не про приставов, которые ломятся ночью в двери, не про коллекторов, ждущих на детской площадке и не про ментов, дубасящих нарушителей общественного спокойствия. Оно про совесть, которая мучает забывшего исповедаться грешника, про друзей, отказывающихся садиться в машину, потому что у вас нет водительских прав, про бдительных бабушек, цыкающих, когда вы шумно кашляете на симфоническом концерте и бросающих грозные взгляды, стоит не вовремя перекреститься в соборе. Социальное давление деперсонифицировано и столь же виртуально, как и собственно общество, но от этого оно не становится слабее. Наоборот, чем сильнее социум, тем меньше нужны ему механизмы непосредственного насилия, тем эффективнее его члены ограничивают себя сами. Необходимость регулярного принуждения – признак того, что общественные механизмы недостаточно отлажены, возможно даже нелегитимны, то есть не отражают консенсус между отдельными индивидуумами.

В перенаселенном мегаполисе социальное давление зашкаливает: туда не ходи, этого не трогай. Норм и регламентов так много, что значительная их часть де-факто остается невыполненной. Невозможно следить за каждым пассажиром лифта, или посетителем торгового центра, не сопрет, так нагадит. Но само существование правил и ограничений превращает толпу в общество, а признание большинством заставляет их соблюдать. Более, или менее. Не под страхом наказания, а в силу согласия между индивидуумами – если согласия нет, то и наказание не поможет, а правила, соблюдаемые лишь принудительно, общества не образуют, наоборот, разрушают.

У монаха-скитника общества нету. Руководствуясь верой и здравым смыслом, он может завести себе какие-то правила, но эти индивидуальные самоограничения результатом консенсуса не являются и, соответственно, не имеют к социальным нормам никакого отношения. Даже текстуально с ними совпадая. Робинзон мог носить штаны и шапку, но делал это не из соображений приличия, а для защиты от солнца и по привычке. Никакое общество на него не давило, никаких болей, кроме фантомных, заложенных религией и воспитанием, он не испытывал. Ни к чьему одобрению не стремился, ничьего порицания не опасался.

Разумеется, банда беглых каторжников может убить монаха-скитника. За косой взгляд, за неправильное слово, за несоответствие блатным понятиям. Но это случится не потому, что монах нарушил какие-то социальные нормы, а наоборот вследствие того, что он и заезжие урки к одному обществу не принадлежат, общих правил и ограничений не имеют, и, оказавшись вместе, лишены инструмента, гарантирующего будущее и для одних, и для другого.