Константин Хайт - Коммунизм перед шаббатом. Краткий путеводитель по новой нормальности

Работает это и в обратную сторону. Люди, добровольно входившие в ворота лагеря делали это потому, что там, внутри, продолжало существовать общество со своим порядком: бараками, поверками, раздачей пищи и даже карцером. С будущим, пусть плохим, но предсказуемым. Наоборот, будущее скрутившего охрану и убежавшего в лес оказывалось в высшей степени неопределенным: ну, сейчас вырвемся – и что дальше?

Чудовищная аберрация, фантастическая бессмысленность. Там, за воротами лагеря – смерть, в лучшем случае непрерывная череда насилий и унижения, а что делать со свободой можно как-нибудь разобраться потом, зачем думать о том, чего еще нет. Но врожденные потребности сильнее здравого смысла, и подавляющее большинство даже не пыталось куда-то дернуться. Когда Хаим Румковский требовал от сограждан выдать фашистам детей и стариков, он делал это потому, что тогда сохранялось общество, ужасный, уродливый социум обреченного гетто, но хотя бы такой. Продолжался со всеми своими нормами, регламентами, законами и гарантиями, эфемерность которых все понимали, но никто не хотел признавать. И ради этих гарантий, гарантий полумертвого эфемерного придуманного общества обреченных людей, они отдавали своих детей, живых детей из плоти и крови. Вот какова сила этой нашей общечеловеческой выдумки.

Общество – наша кристаллическая решетка. Оно не появляется потому, что его кто-то придумал, организовал, пестует и поддерживает. Прикидывающихся такими «организаторами» много, ну так и на место Господа всегда полно желающих. Общество нельзя соорудить потому, что оно неумолимо и естественно складывается само. И как муравьи сооружают муравейник в соответствии с положением солнца, наклоном почвы и контуром пня, там и мы образуем то общество, которое соответствует взаимодействию людей между собой.

Там, где взаимодействия нет – никакого социума не образуется. Не бывает общества монахов-скитников, не было его у первых колонистов Австралии, одиноко живших на своих станциях. Крайне слабо оно у кочующих родами эскимосов. Поселенцы Дикого Запада тоже в обществе нуждались слабо, им хватало судьи, шерифа и пастора, да нехитрого набора регламентов, включавших в себя несколько нетвердо выученных христианских заповедей и правила поведения, достаточные, чтобы не поубивать друг друга в таверне. Большего им не требовалось.

Современный мегаполис просто не выживет без миллиона писаных и неписаных запретов и ограничений. Люди, живущие в прямом смысле на головах друг друга, нуждаются в регулировании всего: в каком порядке входить в лифт, как использовать общественные туалеты, что можно парковать на газонах, кому и когда посещать детские площадки, курить, сверлить стены, писать на заборах и лежать под ними. Можно ли травить бездомных собак, стрелять из окна на свадьбу, сушить белье на лестничной площадке и еще бесчисленное множество вопросов, подлежащих урегулированию во избежание конфликтов и, почувствуйте связь, во имя создания прогнозируемого будущего для каждого из обитателей маленькой бетонной клеточки в бесконечной череде одинаковых ульев.

Так открывается перед нами очередной закон природы: чем сильнее взаимодействие между людьми, чем плотнее они живут, чаще и теснее общаются, тем жестче социальные нормы и сильнее давление общества на личность.

Смиритесь, ибо это так же логично, как восход и закат.

Как зарождается общество мы все знаем. Хотя бы потому, что, в своем большинстве, сами когда-нибудь в этом да участвовали. Вот, например, мужики собираются на месяц в яхтенный поход. Садятся вокруг стола и неторопливо обсуждают под водочку: самый опытный (прыткий, наглый, как повезет) будет капитаном. Этот помощником, тот – боцманом, отвечать за веревки и ведра, третий – баталером, курировать жрачку. Составляют маршрут, определяются с вахтами. В итоге образуется самое натуральное общество, а, поскольку жить всем приходится на пространстве длиной в двенадцать метров и шириной в три, плотность взаимодействия у них ой-ой-ой какая. Посему и социум складывается вполне себе жесткий: хочешь – не хочешь, а на вахту вставай, на авралы выскакивай, ешь, что дают, строго по расписанию, на палубе не свисти, ботинками по ней не громыхай, капитану не перечь и даже вахтенный журнал, несмотря на всю его бесполезность, заполнять не забудь.

Вы, наверное, обратили внимание на одну странность. Несмотря на то, что социальное давление в таком обществе вполне себе зашкаливает, оно практически полностью лишено институтов насилия. Боцмана, баталера, вахтнача, даже фельдшера и кока выбирать иногда могут, но, никому не придет в голову отправляясь в моря, или горы договариваться, кто будет констеблем, сержантом или приставом. Это не означает, что, если кто-то по пьяни или невежеству начнет приставать к девушкам, или таскать продукты с камбуза в личную пасть, ему не отгрузят матюгов, а иногда и тумака. В некоторых обществах могут, знаете ли, и линчевать. Но это – насилие стихийное и случающееся в самых крайних, вырожденных случаях. Никто не слышал об обществах, в которых суды Линча происходили бы ежедневно, или о походниках, у которых каждый ужин заканчивался бы мордобоем. Если и есть такие социумы, долго они не держатся.