Сергей Кургинян - Исав и Иаков - Судьба развития в России и мире. Том 2

Отвечая школе Тэна, Ромен Роллан и его очень на разное ориентированные сторонники (например, истовый католик Поль Клодель) заявили о верности духу истории и неотторжимому от этого духа революционаризму. Для Клоделя любимый герой, олицетворяющий этот (христианский, как он полагал, по генезису) дух творческой исторической обеспокоенности, — Христофор Колумб. Ромен Роллан же сосредоточивается на оппонировании Тэну в вопросе о содержании конкретной революции — Великой революции 1789 года. В серии своих драматургических произведений — «драм революции» и «трагедий веры» — Ромэн Роллан исследует страсть по исторической новизне с разных сторон. Но любимый герой Ромена Роллана — не Робеспьер и не Мирабо. Его любимый герой — Святой Христофор, несущий на своих плечах младенца по имени Грядущий день, то есть этот самый драгоценный, по мнению Роллана, дух исторической страсти по Новому.

Война сторонников истории и ее противников велась отнюдь не только на территории художественных образов, символов и метафор. Она велась и на территории строгой исторической науки. Что такое школа Анналов? Что такое «Апология истории» Марка Блока? Это именно война за право возлюбить историю как сверхтонкую пленку, рождающую раз за разом Новое Идеальное и позволяющую Святому Христофору нести на плечах младенца, Христофору Колумбу пускаться в путь, человечеству мучительно двигаться по пути, вехами на котором являются импульсы Нового Идеального.

В сладко-ядовитой песне известнейшего советского барда Бориса Гребенщикова «Комиссар» есть такие строки: «Комиссар, просто нам изначально дан выбор — история или любовь».

Творчество Роллана, Клоделя, Томаса Манна, Марка Блока и сотен других интеллектуальных подвижников, столкнувшихся на стыке XIX и XX веков с новым вызовом — вызовом отрицания всего духа истории, — посвящено доказательству обратного. «Революция как любовь», — говорит Роллан, показывая революционную жестокость и маразм «поедания своих детей» с беспощадностью, превышающей тэновскую. «И все же — революция как любовь. Горе тому, кто не понимает этого».

Ромен Роллан говорит об утесе, в который бьются волны истории. Да, они разбиваются об утес человеческой косности, и что? Упорство воли — залог победы Океана добра над Утесом зла. И нужно, чтобы волны дыбились одна за другой, «чтобы великое дело Конвента было доведено до конца».

Человеческая страсть откликается на конкретное Новое Идеальное. Она не может пока откликнуться на весь Путь с его Вехами. Да и сможет ли она сделать это хоть когда-нибудь? Гегель считал, что это произойдет уже после конца истории… Но тогда, если верить Гегелю и его последователям, исчезнет страсть. По крайней мере, не истории она будет в этом случае адресована. И не Великой Исторической Новизне.

Но есть два обстоятельства: одно общее, а другое, в общем-то, частное, — которые придают дискуссии по поводу исторической страсти особую актуальность.

Первое (общее) обстоятельствосостоит в том, что вообще нет никакого кандидата на новоидеальную роль. Идет ли речь о том, что коммунизм оказался «вне исторической игры»? Или о том, что сама игра входит в ту фазу, которую Фукуяма назвал «концом истории»? Насколько этот «конец» органичен и может быть назван «концом», а не «убийством» истории? Как это связано с пресловутой «глобализацией»? Это абсолютно отдельная и невероятно важная тема. Здесь же для меня существенно указать, что это обстоятельство придает качественно иной характер полемике о духе истории и его роли для человечества.

Одно дело, когда Дух этот несомненно парит над Новизной, только что осуществившейся или готовящейся к осуществлению. И другое дело, когда этот Дух как господин Годо из пьесы Беккета «В ожидании Годо». Есть, кстати, вполне серьезные основания предполагать, что Сэмюэл Беккет в своей пьесе имел ввиду именно ситуацию, в которой человечество ждет Нового Идеала (он же господин Годо). Мальчик, предупреждающий человечество о том, что господин Годо опять не придет, — это неявная цитата из сюжета о Святом Христофоре. А оргия абсурда, которую человечество разыгрывает, узнав о том, что господин Годо опять не придет, олицетворяет собой отчаяние человечества в условиях исчерпания Старого и отсутствия Нового.

Но если это так, то фундаментальная ситуация «исчерпание Старого и отсутствие Нового» имеет свою внутреннюю динамику. Чем глубже будет исчерпание, тем острее будет реакция на него со стороны человечества. Смысл этой реакции вполне отражает слово «душно». Русские слова «душа» и «душно» созвучны не случайно. И вряд ли в языке могут быть столь далеко идущие случайные созвучия. Душе — душно в отсутствие смысла, который может ей дать либо пришедшее, либо готовящееся прийти Новое. Это беспокойство тем острее, чем глубже исчерпание Старого.