Инна Соболева - Победить Наполеона. Отечественная война 1812 года

Их было около двенадцати тысяч, ополченцев-ратников, добравшихся из глубинных уездов (которым, замечу, ничего не угрожало) в Смоленск, – первый со времени начала Отечественной войны отряд ополченцев. Сначала даже русские генералы, Николай Николаевич Раевский и особенно Алексей Петрович Ермолов, весьма скептически отнеслись к толпе плохо одетых и почти безоружных людей. Что уж тут удивляться Наполеону. Однако первый же день сражения рассеял все сомнения.

И ещё. Зная, как жестоко унижен народ крепостным правом, как часты в России крестьянские бунты, искренне осуждая Александра за неспособность или нежелание покончить с рабством, Наполеон не мог и вообразить, что война, им начатая, заставит население этой огромной страны почувствовать себя не разделённым на угнетателей и угнетённых, а одной семьёй – детьми общего Отечества. И это чувство превратит противостояние империй (и императоров) в войну Отечественную. А это – совсем другое дело…

Николай Николаевич Раевский Джордж Доу. «Портрет H. Н. Раевского»

В такой войне не столько войску, сколько России нужен был и главнокомандующий особенный: не сдержанный, хладнокровный викинг, блестящий стратег, человек редкого личного мужества, каким был Барклай-де-Толли. Нужен был этакий народный герой, простой, доступный, понятный, в общем – свой. Назначив Кутузова, хотя и против своей воли, хотя и вынужденно, Александр проявил несомненную мудрость. Говорили, узнав об этом назначении, Наполеон воскликнул: «О, Старый лис Севера!» Кутузову об этих словах доложили. Он усмехнулся лукаво: «Постараюсь доказать великому полководцу, что он прав».

Существует множество рассказов, с каким восторгом и надеждой встретила страна назначение Кутузова. Фёдор Николаевич Глинка, не доверять которому нет никаких оснований, писал: «Самовидцы рассказывали мне, что матери издалека бежали с грудными младенцами, становились на колени, и между тем как старцы кланялись седыми головами в землю, они с безотчётным воплем подымали младенцев своих вверх, как-будто поручая их защите верховного воеводы! С такою огромною в него верою, окружённый славою прежних походов, прибыл Кутузов к армии».

Армия в большинстве своём тоже ликовала. Даже Карл Клаузевиц, которого никак нельзя причислить к поклонникам Кутузова, отдавал ему должное: «Он знал русских и умел с ними обращаться. С неслыханной смелостью смотрел он на себя как на победителя, возвещая повсюду близкую гибель неприятельской армии… Это легкомыслие и базарные выкрики хитрого старика были полезнее для дела, чем честность Барклая».

Кутузов быстро становился кумиром, средоточием всеобщей надежды. Жозеф де Местр, не скрывая иронии, но вместе с тем совершенно справедливо заметил, что публика, затаив дыхание, ждёт «повелений Провидения, как они будут переданы князем Михаилом Ларионовичем Кутузовым».

А ему, прежде чем «транслировать» волю Провидения, нужно было хотя бы осмотреться. И уже в первые дни по прибытии к войскам он начинает сомневаться в возможности удержать Москву. Сомнениями ни с кем не делится (он вообще на редкость скрытен), мы знаем о них из его письма дочери, Анне Михайловне Хитрово: «Я твёрдо верю, что помощию Бога, который никогда меня не оставлял, исправлю дела к чести России. Но я должен сказать откровенно, что ваше пребывание возле Тарусы мне совсем не нравится. Вы легко можете подвергнуться опасности, ибо что может сделать женщина одна, да ещё с детьми; поэтому я хочу, чтобы вы уехали подальше от театра войны. Уезжай же, мой друг! Но я требую, чтобы всё, сказанное мною, было сохранено в глубочайшей тайне, ибо если это получит огласку, вы мне сильно навредите».

К каким порой трагическим, порой победным результатам приводила скрытность командующего, я ещё расскажу. А вот чем она была вызвана? Не только особенностями характера. Больше – недоверием к ближайшим своим подчинённым. Об этом не принято говорить, потому что это якобы порочит выдающихся наших военачальников. Но даже если и так, правду знать полезнее, чем обольщаться красивыми сказками.