Захарий Френкель - Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути

В письме, полученном мною 26 ноября того же года, Л. Г. Лекарев настойчиво советовал мне не откладывать, а теперь же заняться подготовкой нового расширенного издания моей книги об удлинении жизни: «Очень обрадован присланными рецензиями и, особенно, Вашим решением готовить новое расширенное издание. Это очень и очень нужно. И на VII республиканском съезде гигиенистов УССР, и на пленуме правления Всесоюзного общества гигиенистов, и на республиканской историко-медицинской конференции во Львове, откуда я недавно вернулся, — всюду тепло вспоминали о книге и её маститом авторе. Я писал уже Вам, что собираюсь напомнить о ней медицинской общественности через медицинскую газету. Статью, наверное, поместят в начале декабря, с учётом Вашего дня рождения. Надеюсь, что на сей раз, редакция газеты будет более милостива…»

‹…› В течение многих уже теперь лет, протекших после написания «Записок о жизненном пути», я не могу из-за потери зрения при случае просматривать их и попутно вносить некоторые замечания, редакционные дополнения и поправки с точки зрения критической оценки, обусловленной изменением моего отношения ко всему тому, что было отражено прежде. Так, например, теперь я бы непременно высказал горькое сожаление по поводу того, что в период учёбы в Дерптском университете я не уделил достаточного времени для овладения необходимыми разделами высшей математики, дифференциальному и интегральному исчислениям, теории вероятности и пр. Или, оставляя работу в Ново-Ладожском уезде и переходя к более интенсивной деятельности в Санкт-Петербурге, я не использовал возможность во время работы в Новой Ладоге пополнить свою общую подготовку освоением английского языка, хотя именно там и тогда это легко можно было осуществить с помощью жившего по соседству англичанина и т. д.

В последние годы, вследствие полной потери зрения и резкого сокращения непосредственного общения с разными научно-общественными организациями и коллективами, всё большее значение для меня приобретает систематическое ознакомление с вновь выходящими литературными, научно-исследовательскими и отчётными материалами. Подводя итоги жизненного пути за 1962–1963 гг., я выделил мои волнения и переживания, вызванные ознакомлением с такими книгами, как труды Дюбуа, как издания «Демографических ежегодников ООН» и др. В 1964–1965 гг. глубокие волнения и длительное сосредоточение внимания вызвали книги: «Люди, годы, жизнь» И. Эренбурга, «Спиноза» и «Кампанелла» М. Беленького, «Кармелюк» В. Канивеца, «Толстой» В. Шкловского, «Достоевский» и «Пушкин» Л. Гроссмана.

Из перечисленных книг особенно мучительным было познание беспредельности и бесчеловечности истязаний людей изуверством католической инквизиции по отношению к Томазо Кампанелле за его изображение возможной светлой и правдивой жизни в «Городе солнца» и такое же точно, не знающее никаких границ мучительство в течение многих десятков лет Кармелюка помещиками и властями за его скромное стремление обеспечить крепостным людям некоторые начатки личной свободы и человеческих прав.

Знакомство с книгой о Кармелюке оживило в моей памяти давние детские воспоминания о песнях, которые пели «лирники» на ярмарках и базарах на Украине, в Черниговщине. В них Кармелюк воспевался как народный мститель за мучительства помещиками дворовых крепостных людей. Запало в память мне из песни о Кармелюке, которую я слышал в нашем селе (Скрипчин Остёрского усада), место о встрече его с преосвященным. От окруженного соратниками Кармелюка архиерея он кратко требует: «Давай, давай тыи гроши, що мы у тэбе знаем. Давай зараз, мы их посчитаем…». Как известно, Кармелюк на Волыни забирал деньги и тотчас же возвращал их тем, у кого они были отобраны или награблены помещиками, попами или чиновниками.

Если бы я мог вернуться к работе над моими машинописными записями, то теперь я бы тщательно продумал выделение в особые главы либо очерки в каждой книге воспоминаний полного списка литературных источников и специальных записей, которыми я пользовался в дополнение к моим личным воспоминаниям, а также попутно составлял бы предметный указатель и указатель имён для помещения в конце книги.

Последние 5–6 лет, когда мой возраст перешагнул уже пределы, за которыми начинается «долголетие» (после 95 лет) степень остающихся ещё сил и возможностей к жизнедеятельности характеризуется обычно, когда речь идёт о долгожителях, остающейся у них способностью к самообслуживанию. У меня эту способность и возможность резко нарушила полная потеря зрения. Я не могу читать всякого рода записи, так же как и всякое печатное и записанное слово вообще, и это вынуждает меня обращаться за помощью к окружающим, в то время как по укоренившимся личным привычкам во всей моей жизни я обходился без чужой помощи. Но в обычном жизненном обиходе самообслуживание, в смысле поддержания чистоты тела, всякого рода отправлений, — эти привычки остаются у меня в неприкосновенности и теперь.