Захарий Френкель - Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути

Как и всякая дружба, наша дружба была двусторонняя. Вплоть до смерти Ивана Андреевича в 1923 г., то есть в течение 25 лет, хотя это были годы коренных перемен, когда сменялись вехи, менялись дороги, открывались новые миры и новые перспективы, — чувство дружбы и высокая оценка Ивана Андреевича, как близкого старшего друга, оставались у меня непоколебимыми.

Позднее, в период работы по организации врачебно-санитарного отдела в Костромском губернском земстве, очень близкая дружба возникла и окрепла с такими моими товарищами по работе, как Александр Сергеевич Дурново, Малыгин и Рождественский. Чувство самой тесной дружбы и близости с ними жило во мне до самой их смерти уже в период советского здравоохранения и социальной гигиены.

Глубокое уважение и почитание исключительной душевной одарённости, в подлинном смысле слова, чувство дружеской привязанности крепло и сохранялось к Петру Ивановичу Куркину вплоть до его смерти.

Также только смерть прервала глубокую дружбу и взаимное деятельное уважение у меня с Саввой Артемьевичем Самофалом, мужем моей младшей дочери Лёли и отцом моего старшего внука Кости.

В период работы моей по строительству и развитию Отдела коммунальной и социальной гигиены Музея города и Института коммунального хозяйства в Ленинграде возникла и поддерживалась дружба моя с И. М. Мавриным, погибшим при защите города в самом начале блокады.

В моих «Записках» нашла полное отражение истинно дружеская близость и привязанность с А. Я. Гуткиным и Ф. Д. Маркузоном, а также ещё более поздняя связь с С. С. Каганом. Эти три, такие ещё свежие в моей памяти дружеские связи продолжались до смерти сначала Ф. Д. Маркузона, затем А. Я. Гуткина и — совсем недавно — С. С. Кагана.

В первый период после революции на почве совместной работы у меня возникли и постепенно окрепли самые глубокие дружеские отношения с Рубеном Амбарцумовичем Бабаянцем. Он вызывал у меня всегда большое уважение своею целеустремлённостью и поражающей настойчивостью и трудоспособностью. Когда мне приходилось, по его просьбе, редактировать его работы, и я по его желанию вносил добавления, а также и правку в характер самого построения и изложения, он sine ire et studio [407]— тщательно изучал все поправки и в дальнейшем очень успешно трудился над усовершенствованием своего мастерства изложения. Это относится к периоду 1919–1927 гг. В 1930–1950-х гг. наша тесная дружба поддерживалась в совместных работах по изучению и приложению на практике почвенных методов обезвреживания и использования удобрительной ценности городских отбросов.

Я всегда с искренним восхищением относился к настойчивости и размаху работы Рубена Амбарцумовича. Даже в годы своей тяжёлой болезни он часто навещал меня, отдаваясь изложению занимающих его планов развития его кафедры, хотя уже в то время знал, что после нескольких оперативных вмешательств хирурги пришли к выводу о злокачественном характере его лёгочного заболевания.

Я испытывал большое удовлетворение от дружбы и сотрудничества с Р. А. Бабаянцем. Приведу здесь несколько слов Рубена Амбарцумовича из его письма ко мне в день его 60-летия 7 февраля 1959 г.:

«Из всех 245 телеграмм, присланных мне из различных мест, Ваше письмо было, конечно, не только самым дорогим для меня и для всех моих, собравшихся на кафедре, как они называют, 25 учеников — Ваших духовных внуков, но и самым лучшим. Дорогой Захарий Григорьевич! Мой самый любимый учитель вот уже четверть века! Вы, конечно, хорошо знаете и помните, что первые шаги моей научной гигиенической работы, как и первые попытки научно-литературных выступлений по гигиене, шли под Вашим творческим руководством. Я не для красоты употребил подчёркнутое определение: почти всё, что я делал в течение многих лет после этих первых шагов, всегда было на основе Ваших драгоценных советов и указаний — безупречных в научном отношении и незаменимых своей практической ценностью…Самое дорогое для меня во всей моей… научной работе я перенял и получил от Вас… и Вашей, именно Вашей общественной школы — в нашем ленинградском Обществе санитарных врачей. В нём моё поколение гигиенистов росло и многие из них, как и я, доросли до профессоров, хотя немногие остались верными духу, направлению и стремлениям этой замечательной уникальной школы… Для меня она была не только местом усовершенствования, но и источником всё новых и новых начинаний, инициатив, планов и направлений научных изысканий и оздоровительных работ…»