Владимир Кованов - Призвание

Бекетов не только учил нас любить и знать физику. Он помогал правильно понимать бурные события, происходившие в стране, старался воспитать из каждого своего ученика настоящего «общественного человека». Сколько раз слышали мы от него:

— Надо жить так, чтобы от тебя была польза другим.

И он объяснял нам отвратительные стороны мещанства и обывательщины, говорил, как легко можно погрязнуть в этом болоте. Беседы с таким наставником, как Иван Андреевич, были нужны нам, как хлеб.

Директором школы был Сергей Александрович Яковлев. Высокий, подтянутый, всегда в начищенных до блеска сапогах, отутюженном френче, он выглядел даже щеголеватым.

Яковлев был прекрасный педагог, страстно любивший русскую литературу. Надо было слышать, с каким чувством он читал стихи Лермонтова, Пушкина, отрывки из «Мертвых душ», целые главы из «Евгения Онегина». Такого чтения, кажется, я больше никогда не слышал, даже в исполнении артистов-профессионалов. Может быть, поэтому мы горячо полюбили литературу, а некоторые из нас избрали ее своей профессией.

В противоположность Бекетову Сергей Александрович не стремился стать на одну ногу с учениками или разговаривать с ними, как с равными. Но вместе с тем он и не подавлял инициативы ребят, поддерживал их разумные общественные начинания. Бывал на заседаниях учкома и репетициях драмкружка, помогал выбрать репертуар для выступлений, правил заметки в стенгазету.

И хотя Яковлев был суховат и строг, многие шли к нему со своими невзгодами. Когда Яше Казанскому нечего было есть и нечем кормить своего младшего брата и он пришел к Сергею Александровичу, тот, несмотря на тяжелые условия, нашел все же возможность помочь ему: устроил Яшу рабочим по ремонту школы.

Я ближе узнал и оценил Сергея Александровича, когда в течение двух лет был председателем ученического комитета. Он часто приходил на заседания учкома, садился где-нибудь в стороне, прислушиваясь к нашим горячим спорам. На собраниях стоял неумолчный шум и гам. Каждый кричал, председателя никто не слушал. Угомонить ребят мог только Яковлев. Когда мы не могли найти единого решения, он брал бразды правления в сбои руки и двумя-тремя фразами расставлял все по местам.

Большой след в нашей жизни оставила Мария Васильевна Загрядская. Она преподавала биологию и химию. Входила в класс быстрым, размашистым шагом, на ходу деловито поправляя коротко подстриженные, непокорные волосы. Каждого ее урока мы ждали с нетерпением. Но самыми интересными были, пожалуй, занятия в саду, в поле, в лесу. Здесь под руководством Марии Васильевны мы постигали тайны земли — источника всех благ человека, учились читать мудрую книгу природы.

Всем очень хотелось быть похожими на своих учителей. Впрочем, большинство из нас в то же время еще не выбрало себе дороги. Школа наша получила задание готовить учителей для начальной школы («шкрабов», как их тогда называли) и культурников для сельских изб-читален. Такие профессии, как инженер, химик, агроном, были мало знакомы. О хирургии я и думать забыл, после того как Павел признался, что «предсказание» якшенского фельдшера Мартынова он выдумал.

Мы все же понимали, что от нас требовались не только твердые знания по основным предметам: предстояло с первых же самостоятельных шагов бороться с темнотой, невежеством и неграмотностью на селе, участвовать в строительстве нового быта, а для этого надо было многое знать и многое уметь. Книга все прочнее входила в нашу жизнь. Уже была прочитана школьная библиотека: Лажечников и Загоскин, Майн-Рид, Жюль Верн, Дюма. На смену им пришла более серьезная литература. Молодая хозяйка волостной библиотеки Аня Вавилова разрешала нам рыться на полках и выбирать все, что понравится. Так я ближе познакомился с Чернышевским и Белинским, Чеховым и Горьким, полюбил «Спартака» и «Мартина Идена». Читали мы каждую свободную минуту, иногда, при свете коптилки, ночи напролет…

Жил я в то время вместе с тремя товарищами в доме крестьянина Маркина; сын его учился вместе с нами в одном классе. Питались из общего котла. Хозяйка дома варила нам суп и кашу, а хлеб у каждого был свой — его присылали из дома.

«Коллектив» у нас подобрался разношерстный. Самой любопытной фигурой был, пожалуй, Саша Фролов — юноша впечатлительный, горячий, неуравновешенный. Он не признавал никаких авторитетов, то и дело вступая с кем-нибудь в конфликт — с учителями, товарищами и даже комсомольской ячейкой. Но если Саше поручали дело по душе, он отдавался ему со всей горячностью.