Лада Панова - Мнимое сиротство. Хлебников и Хармс в контексте русского и европейского модернизма

Тут я следую идеям, высказанным И. П. Смирновым в «Психодиахронологике», о «садоавангарде» и мазохистской тоталитарной культуре (подробнее см. [Смирнов 1994: 179–314]).

Вариант концовки: круглый сирота.

Известно зато, что за полгода до смерти Толстой познакомился с итальянским футуризмом, а именно его живописью и поэзией, на которые отреагировал так: «Это… это полный дом сумасшествия!» (дневниковая запись Валентина Булгакова от 6 мая 1910 года (по ст. ст.) [Булгаков В. 1918:193]). Впрочем, сумасшедшими ему казались и неавангардные модернисты, например, Федор Сологуб.

Другая возможная интерпретация – Бог.

Другое дело – Маяковский. Будучи призванным на военную службу в сентябре 1915 года, он служил в 1-й запасной роте Военно-автомобильной школы в Петрограде. В качестве вольноопределяющегося он пользовался правом жить вне своей части. В сражениях Маяковский не участвовал.

Толстой фигурирует и в «Мистерии-Буфф» Маяковского (2-й вариант, 1920–1921) – в перечне персонажей среди святых Рая, в одной компании с ангелами и Жаном Жаком Руссо.

Ср. дневниковую запись Валентина Булгакова от 5 мая 1910 года (по ст. ст.): «Сегодня только я узнал, что Л. Н. по утрам сам выносит из своей комнаты ведро с грязной водой и нечистотами и выливает в помойную яму. В пальто, в шляпе, прямой, с задумчиво устремленным вниз взглядом, он быстро шел мимо окон нашей с Душаном комнаты, неся наполненное большое ведро… Л. Н., как сказал Душан [Маковицкий, личный врач Толстого. – Л. П.], делает это и летом и зимой» [Булгаков В. 1918: 191].

Ср. «Отец Хармса… был очень близок к Толстому и неоднократно бывал у него в Ясной Поляне. В высшей степени благоговейно относилась к Толстому и любимая тетка Хармса… А Хармс терпеть не мог Толстого, точнее, его произведения… [Наибольшее отвращение вызывал у него учительский и исповедальный пафос Толстого, который он и высмеял в “Судьбе жены профессора”» [Кобринский 2008: 372].

Кстати, в «Судьбе жены профессора» (1936) мизансцена ‘Толстой и ночной горшок’ разрешена несколько иначе, чем в рассмотренном стихотворении – ближе к воспоминаниям очевидцев типа Валентина Булгакова (см. о нем при-меч. 13 на с. 550), но в то же время не менее унизительно для классика:

««[З]ахотелось профессорше спать… Идет она и спит. И видит сон, будто идет к ней навстречу Лев Толстой и в руках ночной горшок держит… [О]н показывает… пальцем на горшок и говорит:…

– Вот… я кое-что наделал, и теперь несу всему свету показывать. Пусть… все смотрят.

Стала профессорша тоже смотреть и видит, будто это уже не Толстой, а сарай» [ХаПСС, 2: 104–105] и т. д.

Заметим, что в обоих случаях история Толстого изложена в модусе женского сна.

К предложенному прочтению «СНА…» близка и статья Валерия Мароши «Нарратив абсурда в прозе Л. Толстого и Д. Хармса». В ней последовательно выявляется толстовский слой в творчестве Хармса и обсуждается вопрос о том, почему Толстой тем не менее не был занесен Хармсом в список «старших» фигур. Ответ на него включает и ссылку на общеавангардистскую практику, и на теорию интертекстуальности Блума: Хармс «склонен прятать как можно дальше и глубже свои связи с “отцами”-предшественниками» [Мароши 2006: 335, 337].

О том, что в пьедестальном сценарии происходило дальше, на примере Маяковского рассуждает А. К. Жолковский. Автор «Юбилейного» «буквально и фигурально тянется вверх, дотягивается до некого культурного героя или символа, стаскивает его с пьедестала, обращается с ним на равных, похлопывает его по плечу, придавливает к земле, а сам вылезает наверх» [Жолковский 19 86b: 270–271].

См. [Жолковский 1986я: 583–585].

См. [Жолковский 1986b: 274–275; 1995: 123].

Информация с сайта «Запрещенное искусство», публикация от 04.01.1997, см. < http://artprotest.org/cgi-bin/news.pl?id=2968>. Там же приведен рассказ Бренера о своей акции: «[Я] подошёл к картине пресловутого русского модерниста Казимира Малевича… Претенциозная русская культурка, привет! У меня в кармане лежал баллончик с зеленой краской… Я вытащил баллончик и струей краски нарисовал на белой картине зелененький знак доллара: прибил доллар к кресту, как Иисуса. Потом я подозвал охранника и продемонстрировал ему нашу с Малевичем работу. Бедняга просто не знал, что и подумать! Ему казалось, что… всё в порядке… Зато как озверели кураторы! Они прибежали в зал, когда меня уже заковали в наручники. Они чуть не растерзали меня…, одна старая сука плюнула мне на штаны. Вот какая любовь к искусству: беспредельная! Твари, лучше бы вы не мертвых художников обожали, а к живым внимательней относились!» и т. д.