Лада Панова - Мнимое сиротство. Хлебников и Хармс в контексте русского и европейского модернизма

См. [СД, 1: 183–184].

См. [Кобринский 2008: 184].

Родословная русского купальского сюжета включает, разумеется, не одного Гоголя. В эпоху модернизма он активно разрабатывался в:

– рассказах Алексея Ремизова, о которых речь впереди;

– «лесной сказке» Николая Телешова «Цветок папоротника» (п. 1907), с путешествием дьячка в ад «в ночь на 24 июня»;

– «Ворожбе» Константина Бальмонта (сб. «Только любовь», 1903): Это было – это было в Ночь Ивановых Огней. // <���…> / Я развел на той поляне дымно-блещущий костер, // <���…> /Ив костре возникла Ведьма, в ней и страх и красота [Бальмонт 2010, 2: 20–21] и т. д.;

– его же «Купальницах» (сб. «Птицы в воздухе, 1908): О, в полночь на Ивана / Купалу сердце пьяно / <���…>/ Живым в ту ночь не спится, / И клад им золотится, / И папорот звездится, //<���…>/ Мы травы собирали / И был душист их рой [Бальмонт 2010, 3: 162–163];

– его же «Июне» (сб. «Хоровод времен», 1909), о родившихся в июне: В Июне, в Иванову ночь, / Он искать будет папорот-цвет, / На вопрос невозможный – желанный ответ / <���…>/ И Иванова ночь озаренная I Даст, быть может, огонь златоцветный ему, / Чтоб удвоить, за мигом сияния, тьму, / Чтоб в единственный час, / Где минута с минутой – как искра спаленная, / Тайный папорот-цвет, излучившись, погас, / Чтоб в душе его песнь задрожал стозвонная, / Чтоб душа его стала бессонная [Бальмонт 2010, 3: 265–266];

– «Цветку Ивановой ночи» (1907) Владислава Ходасевича и др.

Согласно И. Е. Лощилову, то, что было сюжетным абрисом «Лапы» (Земляк слетал на небо за звездой и вернулся), повторилось в чуть более позднем хармсовском «От знаков миг» (1931). Его сюжетная основа – «Морковь покидает грядку, совершает полет вместе с Всех Сыном и возвращается обратно в почву» [Лощилов 2015: 170, 172]. Оба произведения также роднит образ моркови в контексте еды [Лощилов 2015: 170] и – добавлю от себя – работа с детскими (сказочными) интертекстами (в «От знаков миг» это, согласно Лощилову, Гофман).

[Хармс 1999: 602].

У «Лапы» и «Небеса свернуться…» имеется общий интертекст: «Голем» Майринка. Оттуда в «Небеса свернуться…» проникли мотив ‘повисание на веревке вверх ногами’ и египетская тематика, оба – с оккультным ореолом. Также роднят два купальских произведения Хармса египетский символ (иероглиф) «анх», означающий ‘жизнь’; цветок; и монограмма окна.

См. [Панова 2006α, 1: 539–559].

Отмечено в [Панова 2006α, 1: 276].

О влиянии Сологуба на Хармса см. [Барковская 2003].

Что Данте занимал Хармса, видно по его «табличке» «огненных» и «водяных» произведений (записная книжка 1935–1936 годов, [ХаЗК, 2:191]). С другой стороны, небесные локусы «Лапы» далеки от локусов Ада, Чистилища и Рая, представленных в «Божественной комедии».

Интерес Хармса к Метерлинку отражает все та же таблица «огненных» и «водяных» произведений (см. [ХаЗК, 2: 191]). «Синяя птица» повлияла и на других авангардистов, например, Маяковского, о чем см. [Вайскопф 1997: 10, 36–37].

Я благодарю И. Е. Лощилова, который подтвердил наличие двух интерпретаций, астральной (основной) и земной, а также привел параллели из более поздних произведений Заболоцкого, свидетельствующих в пользу астрального прочтения (электронное письмо от 11.12.2007). См. также статью А. К. Жолковского на эту тему [Жолковский 2010έ>].

Установить, когда обсуждаемая туманность получила свое нынешнее название, мне не удалось.

См. комментарии к этому пассажу в [Панова 2006а, 1:517].

Знакомство с Мериме фиксирует записная книжка Хармса, заполнявшаяся с 5 июня по 9 августа 1933 года: «Прочёл Мериме “Кармен”, “Локис” и др., читать приятно было, но в общем впечатление осталось слабое» [ХаЗК, 1: 455]. Далее сообщается, что Куприн – лучше Мериме.

[Мейлах 1999: 596, 597].

Об этом сюжетном ходе см. [Панова 2006α, 1: 97–99].

[Герасимова, Никитаев 1991а: 27].

Хотелось бы учесть среди влияний и палиндром, приписываемый Афанасию Фету, А роза упала на лапу Азора , который появляется в «Золотом ключике» Алексея Толстого (1936), однако проследить его бытование до 1930 года пока не удается.

У позднего Хармса появляется еще один смешливый (и смеховой) персонаж – веселый старичок одноименного стихотворения (1940).