Жан Бодрийар - Фатальные стратегии

Если мораль вещей заключается в их неприкосновенной [sacro-saint] потребительной стоимости, то да здравствует аморальность атома и ядерного оружия, которая даже их заставляет подчиниться конечному и циничному зрелищу! Да здравствует скрытое правило игры, которое заставляет всякую вещь не подчиняться символическому закону! То, что спасет нас, это не рациональный принцип, не потребительная стоимость, а имморальный принцип зрелища, иронический принцип Зла.

Растворение в этом повторном эффекте является чем-то вроде страсти, желания фатального. Так же и никакая жизнь немыслима без повторного наступления. Целенаправленность жизни может быть задана лишь твердой уверенностью в неизбежном возвращении, которое произойдет рано или поздно, как воскрешение тел, – но без Страшного суда, – воскрешение некоторых моментов или некоторых лиц однажды появившиеся. А они возвратятся, ведь они исчезли лишь с горизонта вашей жизни, чья траектория, которая отклонилась именно благодаря этим событиям, бессознательно изменяется чтобы дать им шанс на повторное существование или на окончательное возвращение. Только тогда они действительно произойдут. Только тогда они будут получены или потеряны.

С определенного момента эти повторные события образовывают саму ткань жизни, где уже больше нет места случаю. Случайно происходит только первое событие, которое само по себе не имеет смысла и банально теряется во тьме пережитого. Лишь его повторение делает из него настоящее событие, придавая ему характер фатального наступления. Словно знак зодиака, который имеет значение лишь в асценденте, [139]– знак сам по себе безразличен, но благодаря повторению он становится неизбежным.

Если определенные события жизни получают второй шанс, когда цикл единственный раз возвращает их назад, то эта жизнь заканчивается. Если жизнь не испытала никакого второго наступления такого порядка, то она заканчивается прежде чем начаться.

Фатальное где-то рядом. В этом смысле древние ереси были правы. Каждый имеет право на второе, истинное рождение, и каждому не велением звезд, а внутренним предопределением, присущим нашей собственной жизни, суждено неизбежное возвращение таких событий. Вот почему, когда случай был упразднен, Страшный суд оказался не нужен.

Вот почему теория предопределения бесконечно превосходит теорию свободы души. Ведь если она устраняет из жизни все, что не предопределено и не предрешено, все, что случайно, потому что произошло только один раз, в то время как то, что происходит во второй раз становится фатальным, то она придает жизни интенсивность этих повторных событий, которые имеют как бы глубину предшествующей жизни.

Нет ни формы, ни значения [signification] первой встречи, всегда окрашенной неведением и банальностью. Фатальность приходит только потом, благодаря актуальному действию этой предшествующей жизни. И в данном обстоятельстве есть нечто вроде воли и энергии, о которых никто не знает ничего и которые вовсе не являются восстановлением скрытого порядка. Именно в полной ясности определенные вещи происходят в определенный им срок.

Если бы светила всходили и заходили в произвольном порядке, то само небо не имело бы смысла. Повторяемость их траекторий составляет событие в небе. А повторяемость определенных фатальных перипетий составляет событие в жизни.

В соответствии со всем этим, если объект гениален, если объект фатален, то что можно сделать с этим?

Позади искусства сохранения – ироническое искусство исчезновения? Субъект всегда мечтал о последнем, это обратная мечта относительно его мечты о подытоживании [totalisation], и первая вовсе не затмила второй, совсем наоборот. Ее крах пробуждает сегодня гораздо более изощренные страсти.

Значит, в самом сердце банальных стратегий пульсирует желание фатальных стратегий?

Ничто не может оградить нас от фатальности, тем более от стратегии. Впрочем, сочетание этих двух слов парадоксально: разве может быть фатальность, если есть стратегия? Но загадка именно в том, что фатальность присутствует в основе всякой стратегии, в том, что просматривается от фатальной стратегии в самом сердце банальных стратегий, это – объект, который избрал за свою стратегию фатальность – что-то вроде правил другой игры. По сути, объект издевается над законами, которые ему предписывают, он соглашается фигурировать в расчетах как саркастическая переменная и позволяет уравнениям проверяться, но правила игры, условия, на которых он согласен играть, не знает никто, и меняться они могут мгновенно.