Жан Бодрийар - Фатальные стратегии

Когда я говорю об объекте и его фатальных стратегиях, то говорю также о людях и об их нечеловеческих стратегиях. К примеру, люди в отпуске могут находить еще большую скуку, чем повседневно, – удвоенную скуку, потому что она состоит из всех элементов счастья и отвлечения. Важным моментом является предопределенность отпуска к скуке, горькое и торжествующее предчувствие того, что от нее не уйти. Почему мы думаем, что люди будут отказываться от своей повседневности, ища ей альтернативу? Напротив, они сделают из нее судьбу: удвоят в кажимости противоположного, углубятся в нее вплоть до экстаза, укрепят монотонность еще большей монотонностью. Сверхбанальность – эквивалент фатальности.

Не понимая этого, невозможно понять этой коллективной брутализации, а ведь она является грандиозным актом (само)превышения. Это не шутка: люди хотят не развлечения, а фатального отвлечения. Важна не скука, важным является прирост скуки; прирост – это избавление, это экстаз. Это может быть экстатическое углубление чего угодно. Это может быть приростом угнетения или унижения, разыгрывающийся как освободительный экстаз унижения – так же как абсолютный товар разыгрывается как освободительная форма товара. Это единственное решение проблемы «добровольного рабства», и освобождение возможно лишь через углубление негативного состояния [conditions]. Все формы, которые стремятся к тому, чтобы воссияла чудодейственная свобода, лишь революционные проповеди [homélies]. По сути, освободительная логика понятна лишь немногим, а в основном преобладает именно фатальная логика.

Еще одна форма принципиального цинизма – это желание зрелища и иллюзии, которое противостоит всякому стремлению к знанию и воле к власти. Крайне живучее в человеческих сердцах, оно неотступно преследует и событийные процессы. Нечто вроде влечения к грубому событию, объективной информации, самым сокровенным фактам и мыслям, которые должны быть заменены зрелищем, испытать экстаз на сцене, вместо того чтобы, в буквальном смысле, произойти. Если инстанцирование [137]необходимо, то экстазирование абсолютно жизненно необходимо.

Вещи происходят лишь в этом чрезмерном измерении, то есть не в рамках своей репрезентации, а в магии своего эффекта – лишь тогда они предстают гениальными и позволяют себе роскошь существования. Природу называют безразличной, и она, конечно, безразлична к человеческим начинаниям и страстям, но, возможно, она не прочь привлечения к себе всеобщего внимания в стихийных бедствиях. Это, конечно, иносказание (?), но означает оно ту страсть над страстями, симулятивную страсть, соблазнительную страсть, страсть искажения, которая приводит к тому, что вещи имеют смысл лишь тогда, когда преображены этой иллюзией, этой насмешкой, этой инсценировкой, которая является не просто репрезентацией, а ее ошеломляющей и эксцентричной формой, стремлением презреть их причины и исчерпаться в их последствиях, и особенно в последствиях их исчезновения. Ошеломляющая форма, которую во все времена строго осуждали моралисты, ведь именно в ней вещи цинично отвращаются от своего начала и от своего конца, что является отголоском изначального совращения.

Впрочем, именно эта эксцентричность защищает нас от реального и его катастрофических последствий. Пусть вещи исчерпываются в своем зрелище, в своей магической и искусственной фетишизации, – именно с этим искажением всегда будут биться почтенные умы – в утопическом стремлении исправления мира, чтобы он предстал правильным, невредимым и аутентичным в день Страшного суда, – и, возможно, это еще наименьшее зло. Ведь Бог знает, куда ведет разгул смысла, когда он отказывается представлять себя в виде кажимости.

Даже революция возможна лишь тогда, когда возможно ее зрелище: доброхоты сетуют на то, что массмедиа кладут конец реальному событию. Но если рассматривать ядерную угрозу, то, вполне возможно, ее дистилляция в повседневной симулированной панике, в навязчивом и спектакулярном трепете, которыми медиа питают наш страх, – возможно, именно это и ограждает нас от ядерного столкновения, а не равновесие страха (сдерживание не дает никаких стратегических гарантий, как, собственно, и инстинкт самосохранения вида). Нас защищает то, что в ядерном столкновении событие рискует потерять всякие шансы на зрелище. Именно поэтому его и не будет . Ведь человечество может смириться с физическим исчезновением, но ни за что не согласится пожертвовать зрелищем (если, конечно, не сумеет найти зрителя в другом мире). Влечение к зрелищу сильнее, чем инстинкт самосохранения, – на это и стоит рассчитывать. [138]