Жан Бодрийар - Фатальные стратегии

Причина производит следствие. Следовательно, причины всегда имеют смысл и цель [fin]. Следовательно, они никогда не ведут к катастрофе (они испытывают лишь кризисы). Катастрофа – это отмена причин. Она подавляет причину следствием. Она толкает причинную связь к гибели. Она отсылает вещи к их чистому появлению или к исчезновению (и появление чистого социального, и его одновременное исчезновение в панике). Однако она зависит не от случая или неопределенности, а, в определенном смысле, от спонтанной связанности кажимостей или спонтанной эскалации воли, как в вызове, или же от спонтанного изменения форм, как в метаморфозе.

Вовсе не причины, а кажимости, сцепляясь сами собой, ведут к катастрофе. В отличие от кризиса, который является нарушением причин, катастрофа представляет собой делирий форм и кажимостей. Так же как бред является чистой безреферентной последовательностью языка, а церемониальность – чистой безреферентной последовательностью жестов, обрядов и нарядов, так и катастрофа представляет собой чистую безреферентную последовательностью вещей и событий, и это как раз не случайность, а формальная последовательность наивысшей необходимости (что наблюдается в абсурдной эскалации негативных или гротескных событий, которые временами с нами случаются: вместо того чтобы сосредоточиваться в печали и рассеиваться в смехе, как было бы, если бы только случай наслаивал их друг на друга, они рассредоточиваются и взаимно аннулируются в чем-то вроде спонтанного стихийного бедствия, и единственным движителем остается наслаждение, соблазн их формального развертывания, красота их переплетения). Единственным удовольствием на свете является видеть, как вещи «оборачиваются» в катастрофу, выходят в конце концов из-под власти детерминированности и недетерминированности, необходимости и случайности, чтобы войти в царство головокружительных последовательностей, где все достигает своей цели без средств, все достигает своего следствия без причин – все движется, так же как острота или соблазн, не окольными путями смысла, а сверхскоростными путями кажимости.

Поэтому случая не существует. Случайность характеризовала бы абсолютно невероятную возможность, когда вещи, лишенные их детерминаций и их причин, были бы предоставлены сами себе, были бы по-настоящему свободны и дрейфовали бы в алеаторном гиперпространстве с очень сомнительными шансами на близкий контакт третьей степени. [126]Приблизительно такая судьба отведена и нам в конце всех наших высвобождений, в том молекулярном [ядерном] аду, который нам уготован. Но на другом уровне, гораздо более радикальном, чем реальное, такое абсолютно невозможно: случайность, понятие случайности предусматривает, что нет другой связи, кроме как причинная. Поэтому со стороны необходимости это выглядит глупо: если у вещей нет больше причин (или если они больше не могут их «создавать»), тогда они уже и не принадлежат ни к какому порядку, разве что могут вернуться к принудительному уравнению вероятностей. Будто мертвые души бродят они в чистилище алеаторности. Чистилище причинности – вот что такое случайность. Там, где души ожидают, что бы им вернули их тела, там, где следствия ожидают, что бы им вернули их причину. Как раз на пороге молекулярного [ядерного] ада, где действительно будут навсегда уничтожены.

Но вещи имеют другие связи, кроме причинных. Например, фатальность (которую, по большей части, путают со случайностью в ее трагических последствиях). Помню, когда мы на машине чудом избежали падения в обрыв, то испанцы останавливались на обочине дороги, чтобы набожно дотронуться до нас, и говорили: «Suerte, suerte [судьба, судьба]…» В фатальности, или в судьбе, последовательность вовсе не является последовательностью причин, в ней знак появления вещей также является знаком их исчезновения. Знак их рождения является знаком их смерти. Вы можете пытаться нарушить порядок причин, изменить ход вещей, бежать куда глаза глядят или воспользоваться психоанализом, но все тщетно: тот же самый знак, та же самая констелляция, та же самая характерная черта, то же самое незначительное событие, которое присутствовало при рождении, обнаруживается и в момент смерти. Символ возвышения является символом падения, символ появления является символом исчезновения. Это и есть судьба. И вы сколько угодно можете исходить из своих интерпретаций, но это бесполезно. Никакого кода, никакого шифра. Эффективен лишь один знак. Это не обязательно касается целой жизни или целой династии, как в античной трагедии, это может быть лишь короткий эпизод, но с фатальной, а не рациональной или акцидентальной последовательностью: нет ничего менее случайного, чем тот же самый знак, который присутствует в начале и в конце. Остальные по сравнению с ним акцидентальны, остальные являются случаем, но этот – фатумом. Фатальное абсолютно противоречит случайному (так же как конечно же и рациональному). Тем не менее мы уже давно отдаем предпочтение случайной (потому что рациональной оказалась недостаточной) версии мира перед фатальной. Наша версия видимого мирового беспорядка – это предпочтительная версия случайности и акциденции. Тем не менее вполне вероятно, что случайное крайне редко, вопреки тому, что о нем думают (случай маловероятен), а фатальность проявляется очень часто. Большую часть времени мы теряем, делая ставки на тот номер, который уже выигрывал, и не только за игровым столом. Вы можете сказать: ничего странного, люди всегда ставят на тот же номер, – но как раз нет ничего случайного в том, что они ставят на тот же номер.