Жан Бодрийар - Фатальные стратегии

Это нам и нравится. Это наши истинные события. Это очевидность того, что нет ничего нейтрального, ничего индифферентного, что все вещи сходятся, стоит только прекратить их «объективное» соглашение с причинностью, – это сама очевидность соблазна. И для этого, чтобы обойти круговорот причинности, нужно лишь ввести произвольные знаки, разновидности произвольного кода, такие как правила игры, создать помехи, которые расстроят причинный механизм, объективный ход вещей, и вновь приведут в действие их фатальную связанность . Это реальные вызовы, которые мы практикуем достаточно часто, точно так же, как игрок в игре. Даже письмо делает это – в поэзии или теории, письмо не что иное как проекция произвольного кода, произвольного механизма (изобретение правил игры), где вещи начинают сцепляться в своем фатальном развертывании.

Эти тихие катастрофы, эти обвалы смысла, эти эффекты событийной турбулентности можно интерпретировать, как Давид Рюэль, [124]в рациональной логике непредсказуемого, согласно тому, что он называет «чувствительной зависимостью системы от первоначальных условий», когда систему в начале возмущает минимальная пертурбация, которая, увеличиваясь по экспоненте (особенно в непосредственной близости от странных аттракторов [125]), приводит за относительно короткое время к непредсказуемым последствиям: «Чих, спустя несколько месяцев может стать причиной циклона в другой части света». Последовательность, которая завораживает чрезмерностью следствия, но которая остается объективной и детерминистической, даже в непредсказуемости. Думаю, в этой внезапной эскалации, которая застигает ход вещей, есть что-то еще. Речь идет о логической мутации, а не просто о логической экспоненте. Примерно как во снах по Фрейду, когда слова, опустошенные от своего значения, оказавшись в своем грубом материальном состоянии, начинают функционировать как вещи, а следовательно, и связываются в своей материальной, бессмысленной (а не случайной) имманентности, вне всякого синтаксиса и всякого принципа связности, – слова принимают себя за вещи и, как следствие, вовлекаются в игру вещей, – поэтому можно вести речь о том, что и сами события порой вовлекаются в игру, по ту сторону всякой психологии или объективной причинности, и удваивают свою ставку в игре, невзирая на контекст своей истории, – случается, что и сами ситуации ускользают от своего собственного смысла и, в сверхчувственном сцеплении, стремятся создавать события сами. Взаимосвязи, которые возникают вследствие этого, имеют вид катастрофы, то есть взаимостолкновения, неожиданной турбулентности событий, но при этом, так же как «свободные» сочетания слов во снах, сохраняют характер чрезвычайной необходимости. Таким образом, малейшее изменение гравитации, микроскопические «циклоны» рождаются в самих событиях, в непосредственной близости от субъекта, однако вне него, – чистые события, где сам субъект является уже не словом, а вещью и функционирует по воле вещей.

Во сне я испытал сильную, хотя и загадочную скорбь. Кто-то сказал мне, что я еще легко отделался. Я отвечаю, что это всегда так бывает. И все кругом заходятся от хохота. Я вызвал что-то вроде катастрофы смеха. И благодаря этому совпадению, которое произошло между тем немногим, что я высказал, и его чрезмерным следствием, я чувствую себя загадочным образом уничтоженным, стертым. Что же такое я возбудил, сам того не зная? Или скорее в какую необычную взаимосвязь вступил вопреки своей воле? Взаимосвязь, которая зависит именно от того, что я сказал , а не от того, что я представляю собой, ни даже от ситуации сна, – она должна зависеть именно от незначительности моих слов и от самой их банальности.

Что еще сказать? Нет ничего более близкого к этому восхитительному, головокружительному, неразрешимому ощущению, что ты решающий элемент определенной ситуации, даже если и заключается она в том, чтобы угодить кому-то единственным взглядом. Ничтожно малая причина и чрезвычайное следствие – это наше единственное доказательство существования Бога. Неисчислимые взаимосвязи являются основой не только наших снов, но и, по большей части, нашей повседневной жизни. Мы ничего так не любим, как это безумное искажение следствия и причины, – оно открывает нам невероятный горизонт нашего собственного происхождения и наших потенциальных возможностей. Говорят, что соблазн – это стратегия. Нет ничего более неверного. Он основывается на этих непредсказуемых взаимосвязях, которые любая стратегия лишь пытается воссоздать.