Георг Зиммель - Избранное. Созерцание жизни

В одном акте (лат.).

Это, разумеется, чисто спекулятивная мысль, подобно сказанному раньше о «жизни» Бога; однако вся эта область настолько темна для нас, – уже то, как из организованности материи могла подняться душа, настолько безнадежно непостижимо, что спекуляция может претендовать здесь на терпимость. Правда, такое право обосновано лишь в том случае, если речь идет не о чисто интеллектуально-комбинационной игре мыслей. Спекуляция может быть символом, даже неотчетливым и отдаленным, внутренней данности, направленности, созерцания, субъективным выражением бытия, которое в качестве такового есть какая-либо объективность, а не просто произвол.

Здесь следует особо подчеркнуть, что конечная цель всех этих понятийных синтезов – не реальное значение идеи бессмертия. Это метафизическое острие имеет здесь лишь эвристический смысл – сделать прозрачной структуру идеально синтезированных в нем элементов сущности и ценности. С идеей бессмертия как утверждаемой, доказанной, модифицированной, опровергаемой, для большинства современных людей связан только антикварный интерес; о праве или неправе как этой, так и противоположной точки зрения дискуссия здесь вестись не будет. Однако если мысль о бессмертии – только образ фантазии, ее мотивы и основа находятся в области реального, и эти элементы упорядочиваются необычным образом именно в идею бессмертия. Они позволяют поэтому производить, исходя из этой идеи, анализы и синтезы, высшая просветительная ценность которых заключается не в самом воображаемом фокусе, а в свете, падающем из него на более сущностные душевные и метафизические факторы.

Формы нашего мышления во всяком случае не допускают ничего другого. Мы вполне можем себе представить, что мира вообще нет; но если есть бытие, то его исчезновение в ничто мы так же не можем себе представить, как его возникновение из ничего. И вера в то, что Бог сотворил мир во времени, не может не исходить из того, что Бог должен для этого быть. Если Он существует от века, то есть невозникшее бытие, которое в принципе могло бы быть и бытием мира; если же утверждать, что «Он создал сам себя», то дерзкая воля мстит за желание проникнуть с помощью наших человеческих понятий в недосягаемую область абсолютной немыслимостью такого выхода, сколь ни применим он поэтически. Определенность бытия не может подчинить нас; но если сущее вообще положено, то факт, определяемый нами абстрактным понятием бытия, для каждого ясного мышления (правда, только для нашего мышления) несомненно основан на невозникновении и непреходящести. Энтропии бытия не существует.

По причине самих себя; под действием мира (лат.).

Переход в другой род. Здесь: логическая ошибка ( греч .).

Пропорционально (лат.).

Свойствах, облике (лат.).

Причина самого себя (лат.).

Совершённый акт (лат.).

Все течет (греч.).

Своего рода (лат.).

Безразличного (грен.)-

Если двое делают одно и то же (лат.)-

Порочный круг (лат.).

Кант очень хорошо понимал невозможность санкционировать долженствование содержанием долга. Но он настолько подчинен категории цели, что пытается совершить смелый поворот и превратить нравственность, соответствие долженствованию в целом, в конечную цель жизни. Одно то, что он вновь связывает ее с рационализмом «общего» закона, делает освобождение нравственного от каждого характера как средство иллюзорным. Ибо оно вновь становится только средством конечной цели: для того чтобы помочь обрести существование логизированному, рационально закономерному миру. С точки зрения этого последнего мотива и категорический императив не категоричен действительно, а зависит от того, хотим ли мы или должны ли мы иметь логический мир, ибо категорический императив легитимирован только как средство этого мира – совершенно так же, как истинность кантовской теоретической априорности обусловлена тем, что мы признаем значимость опытного знания, и становится несостоятельной, как только мы по каким-либо причинам или без всяких причин отказываем этому знанию в признании. И здесь тот факт, что действование по своему индивидуально-нравственному содержанию бесчисленное множество раз подчиняет нас более высоким, более общим целям, заставляет нас подчинить долженствование как таковое той далекой идеальной цели и обосновать его сущность, исходя из этого подчинения, т. е. чего-то ему трансцендентного. Этические принципы делятся в зависимости от ответа на вопрос, выходит ли долженствование в качестве этического из жизни или приходит к жизни, – последнее утверждает также «мораль разума». Ибо понятием «автономии» она скрывает только свою предпосылку, что разум нашей самости есть как-то трансформированная в нас, представляемая нами логика содержаний, которая идеально или метафизически в свою очередь автономна, т. е. находится вне этой самости, которой она предписывает свою «конечную цель».