Георг Зиммель: Большие города и духовная жизнь

Моральное негодование, которое «добропорядочное общество» демонстрирует по отношению к проституции, вызывает только изумление, причем сразу по нескольким причинам. Как будто проституция не есть неизбежное следствие тех условий, которые это самое «добропорядочное» общество навязывает народу в целом! Как будто девушки занимаются проституцией совершенно добровольно, как будто это удовольствие! Конечно, между первым разом, когда нужда или беспомощное одиночество, или недостаток какого бы то ни было прививающего нравственность воспитания, или дурной пример из окружения девушки побуждает ее к тому, чтобы отдаться за деньги, и тем неописуемо бедственным состоянием, которым обыкновенно заканчивается ее карьера, — между этими границами в большинстве случаев бывает время удовольствия, беззаботной жизни. Но как дорого оно оплачивается и как оно кратко! Нет ничего более ошибочного, чем когда этих жалких созданий называют «веселыми девицами», подразумевая, что их жизнь посвящена веселью; может быть, веселью других, но уж точно не их собственному. Или, может быть, те, кто их так зовет, полагают, что есть некое наслаждение в том, чтобы вечер за вечером, в жару ли, в дождь ли, или в мороз, выходить на улицу на охоту, где добыча — послужить какому-нибудь мужчине — любому, может быть и отвратительному, — механизмом для эякуляции? Неужели кто-то в самом деле полагает, будто эту жизнь, которой угрожают, с одной стороны, самые омерзительные болезни, с другой — нужда и голод, с третьей — полиция, — что эту жизнь выбирают с той добровольностью, которая только и могла бы оправдать нравственное негодование?

Конечно, нельзя не признать, что проституция более высокая, неконтролируемая, обеспечивает лучшую жизнь на более долгое время: если девушка хороша собой и владеет искусством отказа, а тем более если служит в театре, то у нее есть выбор кандидатов, а может быть даже и бриллиантовых браслетов. Однако тем более глубоким оказывается обычно ее падение потом, когда она лишится тех прелестей, которыми она покупала себе жизнь in dulci jubilo [1] В сладостной радости (лат.) (Здесь и далее кроме специально оговоренных случаев подстрочные примечания принадлежат переводчику.) . На ту, более утонченную проституцию, которая в самом деле обеспечивает жизнь лучше, чем уличная или бордельная, общество, как ни странно, взирает гораздо снисходительнее, чем на совсем низменную, которая, однако, если уж говорить о грехе, воистину наказывается жалким убожеством своего существования гораздо суровее, чем та.

Артистку, которая ничуть не нравственнее уличной девки, а даже, может быть, гораздо расчетливее и алчнее ее, принимают в салонах, из которых уличную проститутку выгнали бы взашей. Кому повезло — тот и прав; суровей всех блюдет жестокий закон «у кого есть, тому дают, а у кого ничего нет — у того отбирают» именно « добропорядочное » общество. Как оно повсюду вешает только мелких воришек, так оно изливает все свое добродетельное негодование на несчастных уличных девок, а чем более высокое социальное и имущественное положение занимает проститутка, тем сдержаннее общество в своем негодовании в ее адрес. Ведь общество видит своего врага именно в том, кто несчастен, кому по его собственной вине или без таковой дано меньше, чем другим, кто по справедливому или несправедливому приговору исторгнут из общественного целого, тот возложит на это целое ответственность за то, что ему не досталось в нем места получше. Он будет ненавидеть это общество, а оно будет ненавидеть его в ответ и сталкивать его все ниже и ниже. Тот, кто обладает собственностью и счастьем, помимо непосредственных счастливых последствий своего положения, получает еще и дополнительное, премиальное счастье, заключающееся в том, что общество его почитает, ценит и наделяет всяческими привилегиями. А того, кто несчастен, общество за его несчастье еще и наказывает, обращаясь с ним как со своим прирожденным врагом. Каждый день можно наблюдать, как состоятельный человек прогоняет нищего с гневом , словно быть бедным — это нарушение законов морали, дающее право на моральное негодование. Угрызения совести, которые ощущает богатый по отношению к бедному, здесь прячутся, как это часто бывает, за маской моральной правоты, причем настолько полно и с такими непробиваемыми псевдоаргументами, что богатый в конце концов сам начинает в них верить. То, как по-разному оно с ними обходится, есть один из самых блестящих — или, вернее, самых мрачных — примеров справедливости общества, которое несчастного делает все более несчастным, преследуя его за его несчастье, словно за прегрешение, которое он против этого общества совершил. — или, возможно, скорее даже из смутного предчувствия, что у несчастного по крайней мере есть очень большое желание совершить против общества какое-нибудь прегрешение.