Георг Зиммель: Большие города и духовная жизнь

В силу этого положения вещей проституция, которая так же стара, как сама история культуры, в своем нынешнем естестве все же может быть названа продуктом именно наших общественных условий. Более низкие культуры не находят в проституции ничего зазорного — и это очень понятно, потому что она не обладает для них той социальной опасностью, которую обнаруживает в более высокоразвитых странах. Геродот рассказывает о древних лидийцах, что девушки у них отдавались за деньги, дабы скопить себе приданое. В некоторых районах Африки и по сей день действует тот же обычай, но он не мешает уважать девушек — среди которых зачастую бывают и дочери царей, — и не мешает им выходить замуж и становиться вполне добропорядочными женами. Как остаток прежних, неупорядоченных сексуальных отношений мы обнаруживаем представление, согласно которому каждая женщина на самом деле принадлежит всему племени как целому, а вступая в брак с одним мужчиной, она в некотором смысле уклоняется от некоего социального долга; по крайней мере, до вступления в брак она должна этот долг выполнять, отдаваясь любому. И это представление настолько глубоко проникает в сферу морали, что неоднократно даже встречается культовая проституция: плата, за которую отдается женщина, поступает в сокровищницу храма, как, например, сообщает Страбон о вавилонских девушках.

Все это возможно только там, где еще не существует полностью денежной экономики. Ибо где деньги стали мерилом стоимости всего, где бесконечное количество самых разнообразных предметов можно за них получить, — там они приобретает такую бесцветность и бескачественность, которая все, чему они служат эквивалентом, в определенном смысле обесценивает. Деньги — самое безличное, что есть в практической жизни [2] Это я заимствую из статьи: Зиммель Г., «Психология денег», Schmollers Jahrbuch, XIII, 4 [Simmel G. Zur Psychologie des Geldes // Jahrbuch fur Gesetzgebung, Verwaltung und Volkswirtschaft. 1889. Bd. 13]. ( Примеч. автора) , и потому они совершенно не годятся для того, чтобы служить средством обмена применительно к ценности столь личной, как согласие женщины отдаться. Если же подобное все-таки происходит, то деньги опускают все индивидуальное и своеобычно ценное, что в этом акте есть, на свой уровень, и женщина доказывает этим, что самое свое, самое личное, чем она обладает, она ставит не выше, чем это средство обмена, ценность которого равна ценности тысячи совершенно бросовых вещей.

Где деньги еще не стали мерилом почти всех ценностей жизни в такой степени, как у нас, где они еще представляют собой нечто более редкое, менее затертое, там и отдавать нечто личное за них еще не так унизительно. Кроме того, чем ниже положение женщины, чем в больше мере она является пленницей типа, тем в меньшей степени проявляется эта несоразмерность товара и цены. В более примитивных культурах, где особенно женщины еще мало индивидуализированы, человеческое достоинство не в столь высокой степени страдает от того, что готовность отдаться приравнивается к такой лишенной индивидуальности ценности, как деньги. В наших же, более развитых культурах, где все больше вещей можно купить за деньги, последние становятся все более безличными, а люди, наоборот, все более индивидуализированными, и тут покупка самого личного, что есть у человека, за деньги становится все более недостойным делом и превращается в одну из главных причин высокомерия капиталистов и резкости того перепада, что разделяет обладание и предложение. Надо, чтобы самое свое, самое святое, что есть у человека, можно было приобрести лишь за счет того, что вожделеющий, со своей стороны, давал бы за это собственную личность и ее самые сокровенные ценности, — что и происходит в правильном браке. А где человек знает, что ему, чтобы этим наслаждаться, достаточно отдать всего лишь деньги, там, вполне понятным образом, по отношению к неимущим, которые так дешево отдают свое все, не могут не воцариться то презрение и то игнорирование ценности личности, наивность которых нас столь часто удивляет — или, вернее, не удивляет — в представителях наших высших слоев. Разрыв между теми, кто высоко, и теми, кто внизу, очень часто не просто опускает последних все ниже и ниже, но и для первых оборачивается моральным падением: так, рабство унижает не только раба, но и рабовладельца. И подобно этому несоразмерность товара и цены, заключенная в сегодняшней проституции, тоже означает моральное разложение не только тех, кто отдается, но и тех, кто этим пользуется. Каждый раз, когда мужчина за деньги покупает себе женщину, утрачивается часть уважения к званию человека, и в состоятельных слоях общества, где такое практикуется изо дня в день, это является, бесспорно, мощным рычагом, поднимающим самомнение тех, у кого появляются деньги, и ввергающим их в смертельных самообман, который заставляет их высокомерно полагать, будто благодаря обладанию деньгами личность как таковая приобретает какую-то ценность или внутреннее значение. Это полное извращение ценностей, все углубляющее и расширяющее пропасть между человеком, обладающим деньгами, и человеком, который вынужден продавать себя ему, — это моральный сифилис, вызываемый проституцией и, подобно физиологическому сифилису, в конце концов поражающий даже тех, кто не имел отношения к непосредственной причине его возникновения.