Георг Зиммель: Большие города и духовная жизнь

Если так выглядит день, то каков же может быть облик вечера? Какие душевные силы еще останутся после того, как день поглотил всю активность, напряжение и сосредоточенность, какие имелись у человека? Театры «Ронахер» и «Аполлон» дают ответ на вопрос, на что способен еще, придя в театральный зал, житель крупного города в наше время [7] «Ронахер» - театр-варьете в Вене, «Аполлон» - театр оперетты в Берлине. . Поскольку жизнь полностью поглощает его силу, ему для отдыха можно предлагать только то, что он может переварить, не затрачивая вовсе никаких сил; его нервы, измотанные спешкой и заботами дня, уже не реагируют ни на какие раздражители, кроме тех, которые имеют, так сказать, непосредственно физиологическую природу, то есть на которые организм еще отвечает даже тогда, когда все более утонченные реакции притупляются: это такие раздражители, как свет и разноцветный блеск, легкая музыка и — последнее и главное — возбуждение сексуальных чувств.

Как кто-то сказал, история женщин имеет ту особенность, что она есть история не женщин, а мужчин; точно так же можно сказать, что история отдыха, игры, увеселении при ближайшем рассмотрении есть история труда и дел сугубо серьезных. В былые времена могло быть так, что после спокойных дневных трудов тот, кто вообще ходил в театр, наслаждался там Гёте и Шекспиром; а та экономическая и социальная жизнь на износ, в которой существуем мы и которая даже в личные отношения привносит свое беспокойство, свое вытягивание всех сил, свою страстность, уже не оставляет нам столько сил для отдыха; нам нужно, чтобы нам сделали удобно.

Ведь тем и страшно и трагично такое господство мелкого и пошлого, что оно захватывает не только натуры дурные, низкие, которые покоряются ему в любом случае, но и более хорошие, более возвышенные. Чем глубже их волнуют серьезные вопросы действительности, чем сильнее сотрясают их силы дня, тем легче они соскальзывают на ту же наклонную плоскость, где человек «хочет только развлечься». « Только развлечься » — вот в чем вся беда наших увеселительных заведений. То вложение благородных душевных сил при развлечении, возможность для которого оставлял образ жизни прежних времен, в наше тяжелое время отсутствует, теперь надо развлекаться по принципу экономии сил. С тех пор как верхние десять тысяч осознали бедственное положение масс, с тех пор как к тяготам собственной жизни, внешней или внутренней, добавился дополнительный груз социальных проблем, жизнь как раз более хороших, более возвышенных людей стала отягощена тем бременем, которое, с одной стороны, оставляет им для получения удовольствий лишь низшие душевные энергии, а с другой, заставляет если уж предаваться удовольствием, то искать самого бешеного угара, самых ослепительных эффектов, либо бы заглушить голос внутренних подозрений и предостережений.

Впрочем, в сознании отдельно взятого человека мы напрасно искали бы такие причины его поведения. Индивид непринужденно и довольно плывет по течению великой реки удовольствий, и только социологу открывается трагический мотив той бездумной жажды наслаждений, по поводу которой проповедник морали способен лишь исходить гневом. Легкомыслие индивида — лишь внешнее проявление того глубокого и серьезного, что находится в подполье общества. Вещи, которые при индивидуалистическом воззрении выглядят разрозненными и противоположными, при социальном рассмотрении (с позиции которого индивид несет в себе одновременно и сущность и роковую участь своего класса) соединяются как необходимые части в историческое единое целое. Пролетарий, взирающий на чертоги наслаждений с улицы и думающий : «Beati possidentes» [8] Блаженны имущие (лат.) , подпитывает этим свою злость на них, но если бы он мог заглянуть поглубже, то узнал бы, что чем более блестящее, шумное и пьянящее веселье царит там внутри, тем более безотрадна та усталость, тем более мучительна та маниакальная жажда избавиться от себя, которые заставляют это веселье так бурлить. Эпоха beati possidentes миновала, и повальное увлечение театром «Ронахер» было знаком не счастья имущих, а их несчастья, хотя индивид носит его в себе, возможно, лишь в смутном неосознанном виде. Счастливый не прибегает к таким увеселениям, как не прибегает он и к бутылке или к шприцу с морфием. И может статься, что когда-нибудь требование справедливого, более осмысленного социального устройства и распределения собственности произрастет не только из голода обездоленных, но и из мидасовой жажды высших классов, которым дикая гонка конкуренции и проснувшаяся социальная совесть все больше и больше отравляют те радости, ради коих стоит быть имущими, и таким образом они оказываются загнаны в последнее пристанище тех, кто уже не способен подлинно наслаждаться, — в чувственно опьянение и огрубление от наиболее изощренных способов увеселения. Поэтому как раз храмы самых бурных наслаждений и могли бы написать над своими вратами: «Infelices possidentes!»