Игорь Сухих - От «Слова о полку Игореве» до Лермонтова [litres]

Этим полюсам державинского мира отвечают и две тенденции державинского стиля. Сохраняя высокий ораторский строй речи, обращаясь к архаизмам, мифологическим образам, олицетворениям, Державин одновременно вводит в оду просторечие, поговорки и народные речения. Тем самым резко расширяется стилистический диапазон державинского языка: слова высокого, среднего, даже низкого стиля соединяются в пределах одной жанровой модели, одного произведения.

Эту особенность державинского стиля одним из первых увидел и описал Гоголь, совершавший, на ином этапе литературного развития, сходную стилистическую революцию, уже в эпическом жанре. «Слог у него так крупен, как ни у кого из наших поэтов. Разъяв анатомическим ножом, увидишь, что это происходит от необыкновенного соединения самых высоких слов с самыми низкими и простыми, на что бы никто не отважился, кроме Державина. Кто бы посмел, кроме его, выразиться так, как выразился он в одном месте о том же своем величественном муже, в ту минуту, когда он всё уже исполнил, что нужно на земле: „И смерть, как гостью, ожидает, / Крутя, задумавшись, усы“. Кто, кроме Державина, осмелился бы соединить такое дело, каково ожиданье смерти, с таким ничтожным действием, каково крученье усов?» («В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность», 1846).

В «Жизни Званской» Державин позволяет себе и более резкие контрасты, чем в приведенном Гоголем примере из стихотворения «Аристиппова баня». Высокие размышления о смерти в этой бытовой оде («Что жизнь ничтожная? Моя скудельна лира! / Увы! и даже прах спахнет моих костей / Сатурн крылами с тленна мира») предваряются не только подробным описанием роскошного обеда («Багряна ветчина, зелены щи с желтком, / Румяно-желт пирог, сыр белый, раки красны, / Что смоль, янтарь – икра, и с голубым пером / Там щука пестрая – прекрасны!»), но и такими деталями, как игра в карты («И где до ужина, чтобы прогнать как сон, / В задоре иногда, в игры зело горячи, / Играем в карты мы, в ерошки, в фараон, / По грошу в долг и без отдачи»), послеобеденный отдых («схрапну минут пяток»).

Однако эксперимент Державина оказался половинчатым. Общая архаическая установка, тяжеловесные синтаксические конструкции, отсутствие в языке необходимых понятий ограничивали его возможности. Пушкин, благодарно вспоминая благословившего его «старика Державина» в «Евгении Онегине», тем не менее писал одному из лицеистов: «По твоем отъезде перечел я Державина всего, и вот мое окончательное мнение. Этот чудак не знал ни русской грамоты, ни духа русского языка (вот почему он и ниже Ломоносова). Он не имел понятия ни о слоге, ни о гармонии – ни даже о правилах стихосложения. Вот почему он и должен бесить всякое разборчивое ухо. Он не только не выдерживает оды, но не может выдержать и строфы… Что ж в нем: мысли, картины и движения истинно поэтические; читая его, кажется, читаешь дурной, вольный перевод с какого-то чудесного подлинника» (А. А. Дельвигу, 1825 г.). Создавать этот подлинник пришлось новому поколению русских писателей, прежде всего самому Пушкину.

Крылов как писатель начинает в ХVIII веке: издает журналы и активно сотрудничает в них, сочиняет сатиры и комедии. Но свое подлинное призвание он находит лишь в начале нового века. В 1805 году он показывает два перевода с французского басен знаменитого Ж. Лафонтена известному поэту и лучшему русскому баснописцу того времени И. И. Дмитриеву и получает от него напутствие: «Это истинный ваш род, наконец вы нашли его». Выпустив в 1809 году первую книгу басен (23 произведения), Крылов, оттеснив других баснописцев, утверждает за собой первое место на этом жанровом олимпе, приобретя репутацию «русского Эзопа» и «русского Лафонтена». В итоговое собрание (1843) было включено 196 текстов, распределенных по девяти книгам, которые в итоге составили целостный мир, объединенный в том числе и общими стилистическими принципами.

Басня изначально считалась низким жанром, ограниченным как привычным кругом фабул и персонажей, так и обязательной установкой на нравоучение, назидательность. Крылов делает жанр экспериментальной площадкой, существенно реформирует его. Заимствуя, как это принято у баснописцев, темы и персонажей из интернационального фонда (фабулы крыловских басен часто повторяют и Эзопа, и Лафонтена), он наполняет каждое произведение приметами русской жизни, превращает басню в картинку русского быта, часто сатирически заостренную, включающую общественную и историческую проблематику (например, откликами на Отечественную войну 1812 года были басни «Волк на псарне», «Ворона и Курица», «Раздел»).