Глеб Морев - Осип Мандельштам - Фрагменты литературной биографии (1920–1930-е годы)

В русле развития этих аналогий и в целом теории, примитивизирующей значение литературы и фактически сводящей ее к подконтрольному государству утилитарному «мастерству», находится и аналогия, выдвинутая Сталиным в 1932 году на встрече с писателями: «Есть разные производства: артиллерии, автомобилей, машин. Вы тоже производите товар. Очень нужный нам товар, интересный товар – души людей» [639]. Логической кульминацией этого метафорического ряда стало определение Сталиным писателей как «инженеров человеческих душ» [640]– определение, которое будет растиражировано советскими медиа, а самим Горьким употреблено в установочной речи на Первом съезде писателей как термин, эквивалентный его «авторской» формуле «мастера культуры» [641].

Слова про «инженеров душ» были произнесены Сталиным 26 октября на встрече с писателями в доме Максима Горького в Москве. Характерно, что квалификация «инженеров» была дана Сталиным беспартийным писателям, тогда как на встрече с писателями-коммунистами, состоявшейся там же неделей ранее, Сталин сосредоточился на напрямую связанной с «инженерией» теме ученичества и «мастерства», – также обнаружив ряд существеннейших совпадений с положениями, выдвинутыми Горьким в статье 1929 года.

Утверждая, как и Горький, необходимость учиться литературному мастерству у старых авторов, Сталин неожиданно поднял тему «нетерпимости» авторов-коммунистов по отношению к беспартийным писателям.

Вы не понимали, что писателю надо учиться не только у Маркса, Энгельса, Ленина, но и у классиков литературы. Октав Мирбо не был диалектиком, но художником он был, кое-чему можно поучиться и у него. А у вас, в ваших статьях часто сквозили такие утверждения, что старое литературное наследство можно, мол, все к черту. Конечно, это не верно.

Ильич учил нас, что без знания и сохранения всего старого культурного опыта человечества мы не построим своей новой социалистической культуры. Вот если бы вы сумели писателям объяснить и внушить такую элементарную мысль, как мысль о том, что диалектика предполагает не только отрицание старого, но и сохранение его, это было бы не плохо. Надо писателю сказать, что литературному мастерству можно учиться и у контрреволюционных писателей – мастеров художественного слова [642].

В статье 1929 года Горький, реагируя на партийную критику классиков мировой литературы с идейных позиций, также утверждал приоритет мастерства и знания литературной техники над идеологией:

<���…> в классиках читателя-рабочего увлекает не идеология, а – фабула, внешняя занимательность книги, обилие в ней содержания, наблюдений и знаний, ее словесное изобразительное мастерство, то есть как раз все то, чего еще нет и пока не может быть у большинства молодых писателей вследствие их малого знакомства с техникой литературной работы [643].

Подход к старым «мастерам культуры» здесь полностью соответствует отраженному в речи Сталина, произнесенной 23 июня 1931 года, и в решении Политбюро от 10 июля подходу к старым техническим специалистам («инженерам»): их обусловленная классовой принадлежностью идейная чуждость и даже явившиеся следствием этой чуждости прегрешения против советской власти искупаются высокой квалификацией и возможностью использовать их мастерство на благо нового государства. Неслучайно апелляция к этой речи Сталина стала для советских идеологов одним из оснований при пересмотре олицетворявшейся РАППом культурной политики партии и при декларировании нового подхода к старым мастерам, учитывающего их опыт и знания [644].

С началом весной 1932 года работы по созданию своего рода «наркомата литературы» – Союза советских писателей – по отношению к непартийным писателям («попутчикам») начала реализовываться новая политика: тотальный идеологический диктат РАППа сменился некоторым вниманием к художественной стороне литературного творчества; партия сочла возможным использовать потенциал «старых мастеров», еще недавно уничтожаемых официозной критикой, в строительстве новой советской литературы. Прозаик Михаил Слонимский свидетельствовал осенью 1932 года:

Был такой период, когда разговоры о мастерстве были почти подпольными, когда только почти подпольно можно было говорить о форме произведения. Такая атмосфера не способствовала росту художественного мастерства писателя. Наоборот, она иногда способствовала его деквалификации. Теперь, когда вопрос о мастерстве поставлен по-настоящему, когда действительно писатель отвечает своими книгами – началась настоящая работа [645].