Владимир Колесов - «Жизнь происходит от слова…»

Подобные, целиком оценочные, характеристики и определения, если представить их в резких формулировках, далеко нас заведут, не руководствуйся мы простым правилом целостности собственной науки с иерархически выстроенной последовательностью ее теоретических постулатов. В этом смысле прикладную лингвистику, как кажется, следует рассматривать скорее не с позиции теоретических ее оснований; она ценна не теорией языка, а методами и методиками решения практических задач, основанными на познании самого языка.

Из этого следует несколько выводов.

Каждая новая исследовательская программа с необходимостью должна строиться на основе некой продуктивной теории, исходить из нее. Это ускоряет работу над проблемой, придавая ей цельность ценностных ориентиров. Неудачные примеры показательны. Например, ранние обширные рефераты Ю. Н. Караулова показывают, что создание машинных программ, основанных на соединении эмпирических примеров и развернутых деклараций общего характера, которые теоретически не обеспечены, обращено либо к философии, либо к здравому смыслу, по меньшей мере бесполезно. В таких условиях очень трудно ожидать продуктивного синтеза в виде теории, предшествующей прикладному исследованию.

Призыв построить модель «языковой личности русофона» на основе присущих ему «психоглосс» и с помощью машинных программ в момент своего появления отдавал авантюризмом, поскольку проект с самого начала включал в себя несоединимые начала. Трудно моделировать «промежуточный язык – язык мысли», т. е. систему языка , на основе механически представленных последовательностей психического плана и притом отталкиваясь только от звучания (от звуковой материи речи). При этом источник поступления информации – не язык и не личность, а тексты современных авторов, вторичный по характеру источник, требующий предварительного истолкования. Вдобавок, судя по образцам, все это тексты, созданные по модным рецептам «потока сознания», что мало свойственно нормальному русскому сознанию. «Составляющие» промежуточного языка – образы, гештальты, символы, формулы, диаграммы, слова и т. д. – мало того, что относятся к различным аспектам изучения сознания и языка (что отражает общий эклектизм подхода к решению проблемы), но и вызывают серьезную озабоченность в отношении философских своих оснований. Уж очень все это похоже на феноменологические метания между субъектом и объектом познания. Они сливаются.

Философской основой дробления предмета исследования остается позитивистски потребительское отношение и к языку, и к языкознанию. Диалектика развития подменяется некими «суммами» прагматически существенных для данного эксперимента черт, а сама лингвистика изымается из числа гуманитарно ориентированных исторических дисциплин. Именно здесь актуально размежевание «практического – теоретического – прикладного» языкознания в границах современной лингвистики. Сам Ю. Н. Караулов прикладные проблемы языкознания относит к «периферии науки о языке», но с этим трудно согласиться: у науки есть теории и их приложения. Одно без другого не имеет смысла. Неверно также полагать, будто всякое изучение языка вне его «системы» или «парадигмы» – уже и есть прикладное языкознание. В любой момент развития науки в ней действует сразу несколько «парадигм» и моделируется несколько «систем» языка. Понимать дело иначе значило бы признать законченность теории (одной-единственной, избранной и утвержденной) и завершенность в построении парадигмы научного знания о языке. Сложность заключается как раз в том, что прикладное языкознание вынуждено реализовывать свои технологические возможности в условиях развивающейся теории и множественности научных концепций. В сущности, это и есть наука: соревновательность научных гипотез перед лицом общественной практики.

Тут возникают самые разные ситуации.

Например, экспериментально-фонетические исследования отчасти нейтрализуют ходящие в научной среде различные теории фонемы (то же самое происходит и в историческом изучении предмета). С одной стороны, это способствует неявному обеднению стоящих за такими исследованиями теоретических проблем, с другой – к сужению их объема и, следовательно, к искажению их содержания, т. е. отличающих их своеобразных признаков, которые как раз и обогащают общую теорию науки несводимыми в инвариант мнениями. Печальная судьба бюрократически введенной специализации «русский язык как иностранный» демонстрирует прямо противоположный результат. Все функциональное многообразие русского языка сведено здесь к одной коммуникативно-информативной функции, хотя инстинктивное желание сбросить с себя отяжелевший панцирь ведомственного термина толкает специалистов-прикладников к изменению своего статуса. Не случайно именно в недрах этой специализации постепенно формируется «лингвокультурология», основным содержанием которой является устремление к изучению речемыслительной функции языка в историко-сопоставительном плане.