В руках победителей прошлое обращается в каталог «культурных богатств» (или, как выражается Чаплин, «чудес»), переходящих от правителя к правителю. И каждое сокровище не свободно от варварства, давшего ему жизнь, и от варварства же «не свободен и процесс передачи традиции, в ходе которого они переходят из рук в руки». Эти сокровища, являющиеся знаками желания, оказываются искаженными. Они – симптоматические выражения исторических огораживаний, позволивших эти сокровища производить и передавать. Потому же Беньямин настаивает, что к ним следует относиться с позиции отстраненного наблюдателя 704 704 Ibid., 256.
.
В то же время сокровища обещают иной исход , поскольку в них же (как и в социальном избытке) заключены невоплощенные желания поколений, запертых в каждом отдельном объекте и превращенных в мертвый труд. И минимальной экстраполяции будет довольно, чтобы обозначить: эти обещания – общее наследие, к которому Беньямин призывает нас обратиться, которое нам надлежит воплотить во всей «полноте». Поскольку сокровища одновременно являются и сторожами, и заключенными этого обещания, наша битва за общее, развертывающаяся в настоящем, по необходимости принуждает нас заключить союз с мертвыми.
Сближая прошлое с временем, «преисполненным современности» 705 705 Ibid., 261.
, этот союз призывает нас «пробудить мертвых и сделать цельным то, что было разбито» 706 706 Ibid., 257.
. Пространственное измерение общего становится транстемпоральным, здесь прошлое и настоящее смешиваются в единой зажигательной смеси. Нам сложно помыслить институциональные схемы, которые смогут удержать этот взрывной коктейль и сами смогут удержаться на основаниях провозглашенного союза. Тем не менее Беньямин говорит, что наша способность воплощать общие мечты – сила, по отношению к которой прошлое выдвигает свои требования, и «дешево от этих требований не откупиться» 707 707 Ibid., 254.
.
Мало кто усомнится в отчаянной элегантности суждений Беньямина. Тем не менее даже самым захватывающим аргументам требуется основание. Потому нам следует вспомнить события, которые помогут высвободить битву за некрополь из оков метафоричности. Если мы рассмотрим эту проблему с позиций учрежденной власти, подходящим примером будет гибель свыше 100 рабочих при возведении плотины Гувера. «Чудо» масштабов достойных антропоцена взялись строить в год смерти Дуррути; в народе говорили, что многие из погибших работников обрели последнее пристанище в бетонном фундаменте. Хотя интуитивно такое предположение кажется не лишенным смысла, вероятность того, что их тела разлагаются в недрах национальной инфраструктуры, невелика; но и такое суждение не отменяет того, что этот проект поймал рабочих в ловушку иным способом. Один из них – память. Если доверять монументальной мемориальной доске работы Оскара Хансена, эти рабочие отдали свои жизни, «чтобы пустыня расцвела». Допускаю, что рабочие бы вряд ли согласились с такой формулировкой 708 708 Довольно сложно узнать, ощутил ли кто-то из рабочих в минуту смерти чувство единения с грандиозной стройкой (подобно солдатам), но объективные условия Америки времен Великой депрессии подсказывают нам, что на стройку людей гнали куда более приземленные устремления. Стоило стройке начаться в 1931 г., как Лас-Вегас заполонили тысячи безработных, жаждущих взяться за дело (по некоторым оценкам, их число достигало 20 тыс.). Подробнее см.: Andrew J. Dunar and Dennis McBride, Building Hoover Dam: An Oral History of the Great Depression (Reno: University of Nevada Press, 2001). Годы возведения подсказывают, что некоторые из рабочих могли напевать «Балладу Джо Хилла», пока брели от лагеря до стройки. Анализируя лозунг, вынесенный на мемориальную табличку плотины, следует обратить внимание на явную библейскую отсылку к Книге пророка Исайи (глава 35). Та же отсылка указывает и на историческое завоевание Палестины: сионисты, вслед за лозунгами Херцля, выписанными в книге «Еврейское государство» (1896), обещали – пустыня зацветет: «Техническая наука вычеркнула из словарей слово „невозможно“. И если бы мы могли вернуть на землю того, кто жил в прошлом веке, его бы захватила непонятная магия современности. Где бы наши современники ни взялись использовать технические новинки, мы превращаем пустыни в сад. Город возводят за десятилетия, в отличие от веков, требовавшихся ранее; Америка полнится примерами…» (Rockville, MD: Wildside Press, 2008), 115.
.
И даже мертвым не скрыться от победителя. Прошлое, сдающееся на милость исторического огораживания, все сильнее скрепляет социальный избыток с мифом о прогрессе. Алексис де Токвиль полагал, что Америка – нация памятников. Что же эти памятники сообщают нам об Америке? Торжество памяти обратило в парк развлечений даже Бостонское чаепитие. Неудивительно, что журналист, посетивший открытие памятного музея в бостонской пристани, удивлялся, как «живые актеры, копии, артефакты, голограммы… и комментарии», разбросанные по выставке, «создавали среду, одновременно напоминающую и музей, и парк развлечений» 709 709 «Modern History: Revolution and Innovation Intersect at The Boston Tea Party Museum» (The Voice of Downtown Boston, December 10, 2013), http://www.thevoiceofdowntownboston.com/modern-history-revolution-and-innovation-intersect-at-the-boston-tea-party-museum/ (accessed November 19, 2014).
. Но могло ли быть иначе? Америка не может трезво осмыслять насилие, без которого она бы не вывернулась из-под колониального гнета, и уж тем более допустить, что те, память о ком она удерживает в плену, могли действовать из прагматических соображений, которые можно было бы отразить в экспозиции.
Читать дальше