Константин Богданов - О крокодилах в России. Очерки из истории заимствований и экзотизмов

В литературоведении критика позитивистского убеждения в однонаправленности и самодостаточной целостности идеологической преемственности привела, как известно, к появлению теории интертекста. Метод интертекстуального анализа, еще сохранявший у его вольных и невольных провозвестников (в частности – у исследователей 1940 – 1970-х годов, разделявших пафос «общесемантических» тем основанного Альфредом Кожибским журнала «ETС: A Review of General Semantics ») аксиоматику традиционного историцизма, довольно скоро стал, однако, восприниматься как способ парадоксально безбрежного сравнения идей, событий и текстов мировой культуры, игнорирующего какие-либо медиальные ограничения. Интертекстуальность не сводится, конечно, к проблеме источников и влияний. Интертекст автономен и, по мысли Ролана Барта, принципиально десубъективирован, подразумевая самодовлеющее взаимодействие анонимных формул, аллюзий и бессознательных цитаций 56 56 Barthes R. Texte // Encyclopaedia universalis. Paris, 1973. Vol. 15. P. 78; Ильин И. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. М., 1996. С. 226. . Исследовательское внимание к интертекстуальности имеет с этой точки зрения не столько объяснительный, сколько эстетический и суггестивный смысл; в своем предельном выражении оно оказывается фактически безразличным к приемам методологических ограничений и обнаруживает созвучие с давним призывом Сьюзан Зонтаг к аналитически необремененному прочтению художественного текста. Крайности сходятся: вычитывание в тексте (или, точнее – вчитывание в текст) множественности реминисценций в принципиальном отношении аналогично отказу от интерпретации, обязывающей руководствоваться позитивистскими категориями исторической преемственности, медиальной верификации и методологической фальсифицируемости.

Популярность интертекстуального анализа в 1980 – 1990-е годы заслуживает, конечно, отдельного обсуждения, но в данном случае уместно подчеркнуть, что изучение заимствований в том виде, в каком его представляли себе некогда поборники сравнительно-исторического анализа, не является теоретически беспроблемным. Даже не рассматривая эксцессов универсалистских сравнений, исследователь, интересующийся характером взаимозависимости текстов культуры, не может игнорировать основной вопрос, поставленный некогда Скиннером: что с чем сравнивать? Понятно, что история идей в их персонально-авторизованном выражении – не то же самое, что история заимствованных слов. Фольклористы и историки культуры принимают «по умолчанию» тот факт, что лексико-семантические заимствования в культуре не могут быть строго авторизованы. Процесс трансмиссии и адаптации инокультурных нововведений представляется, соответственно, процессом, сравнимым скорее с природно-климатическими явлениями (см. характерные выражения: «идеи, носящиеся в воздухе», «атмосфера эпохи»), нежели с процессами коммуникативного порядка, который не исключает медиального многообразия, но так или иначе предполагает определенность социальной коммуникации. Неосознаваемая распространенность «атмосферической» или «климатологической» (а затем – «эпидемиологической» и «бактериологической») метафорики не ограничивается, впрочем, исследованиями в области истории культуры и фольклора; она свойственна и гораздо более терминологически рафинированным подходам к истории идей со стороны науковедения, социологии и политической теории 57 57 См., например, сравнение идеологии с «дыханием» общества в: Althusser L. For Marx. Hammondsworth, 1969. P. 232. . Избежать метафор «поветрия», «заразы» и т.д. применительно к лексико-семантическим инновациям тем более сложно. Но в определенном смысле именно экзотизмы позволяют если не авторизовать, то хотя бы контекстуально прояснить обстоятельства, сопутствовавшие их появлению в заимствующем языке. Обозначая нечто, что по определению принадлежит другой культуре, экзотизмы самим фактом своего наличия указывают на то, что они включены в (кон)текст, который семиотически выделен для его создателей и реципиентов. Соответственно исследовательской проблемой в этих случаях является вопрос, чем именно мотивируется появление экзотизма в тексте, обнаруживающего тем самым лексико-семантическую уязвимость перед чем-то, чему он, казалось бы, должен сопротивляться.

А.И.Бодуэн де Куртенэ отмечал в свое время, что смешение языков выражается не только в степени лексико-морфологических заимствований, но и в ослаблении силы различаемости отдельных частей языка, т. е. в ослаблении самой языковой системы 58 58 Бодуэн де Куртенэ А. И. О смешанном характере всех языков // Избр. труды по общему языкознанию. М., 1963. Т. 2. С. 363 – 366. . Появление в языке экзотизмов знаменует схожий процесс – с той разницей, что речь в данном случае должна идти об ослаблении лексико-семантической автономии, о проблематизации языковых критериев в культурной идентификации. Давно замечено, что упорядочивание, как и сравнение, имеет дело, по определению, с неоднородными объектами. То, что сравнивается (и тем самым упорядочивается), во всяком случае оставляет место для конфликта значений, ценностей и символических контекстов взаимосоотносимых референтов. Предельное совпадение есть поэтому не что иное, как подавление одним обособлением других 59 59 Husserl E. Analysen zur passiven Synthesis. Aus Vorlesungs– und Forschungsmanuskripten (1918 – 1926), hrsg. von Margot Fleischer // Husserliana Edmund Husserl Gesammelte Werke. Bd. XI. Dordrecht; Boston; London: Kluwer Academic Publishers, 1966. S. 130. . В области лингвистики схожие проблемы возникают при изучении синонимов и так называемых «лексических дублетов». Дискуссионной проблемой в этих случаях являются параметры семантического определения точных (или абсолютных) синонимов. Очевидно, что теоретически постулируемая автореферентность языковой системы обязывает к взаимозаместимости ее внутрисистемных элементов, а тем самым заставляет настаивать на существовании точных синонимов, но в плане языковой прагматики ситуация оказывается парадоксальной: теоретические доводы о наличии в языке семантически-точной синонимии наталкиваются на сложности практической лексикографии, традиционно демонстрирующей предосудительную, по мнению Ю.Д. Апресяна, тенденцию к «преувеличению различий между семантически точными синонимами» 60 60 Апресян Ю. Д. Лексическая семантика. Синонимические средства языка. М., 1974. С. 224. . Ошибочна такая тенденция или нет, само ее наличие трудно счесть случайным. Существование синонимии в языке, во всяком случае, предполагает, что одни синонимы предпочтительнее других. Отмечаемое историками русского языка уже на материале древнерусских текстов сосуществование в рамках одного и того же предложения, одной и той же синтагмы нескольких синонимов также не является свидетельством их взаимозаменяемости: оправданнее думать, что основа такого сосуществования – востребованность смыслоразличения, связываемого с оттеночными (например – экспрессивно-стилистическими и эмоциональными) различиями внутри самого синонимического ряда 61 61 Михайловская Н. Г. Заменяемость слов как принцип синонимичности (на материале древнерусских памятников) // Лексикология и лексикография. М., 1972. С 127 – 146. См. также: Евгеньева А. П. Проект словаря синонимов. М., 1964. С. 11. . Применительно к истории формирования синонимии и истории лексических заимствований вопрос о таком смыслоразличении (пусть и малозначимый для лингвистики, но существенный для психолингвистики и социолингвистики) состоит в том, какие идеологические факторы мотивируют возможность контекстуальных предпочтений одних слов другим. В роли «потенциальных» синонимов экзотизмы, как можно думать, не безразличны к идеологическим и культурным обстоятельствам их появления в заимствующем языке. И более того: до тех пор пока экзотизмы воспринимаются как таковые – т.е. как то, что так или иначе контрастирует парадигматике данной культуры и данного общества, – они сигнализируют о том, что процесс дискурсивной адаптации связываемых с ними символических ценностей не завершен.