Рудольф Арнхейм - В параболах солнечного света

Кэрол, учительница в школе, предложила своим ученицам разыграть сцену суда Париса. Школьницы приняли это предложение, но вскоре вернулись, так как они не могли договориться, кто будет играть Афродиту. Но Кэрол отказалась рассудить их. «Если, — сказала она, — Зевс не смог принять решение, то как могу это сделать я?». (И, между прочим, если бы Парис отдал золотое яблоко Афине, троянцы завоевали бы греков, и история Запада стала бы совершенно другой).

Реалистическая деталь в искусстве означает для нас как оправдание, так и его отсутствие. Когда Джордж Гросц (Grosz) в рисунке, изображающем сцену казни, обозначает на топоре палача торговую марку «Солиген», он хочет сказать, что человек, которого казнят, является жертвой капиталистического общества.

Рисунки художников, изображающих суды с их обвинителями и обвиняемыми, выглядят исключительно неофициально, как изображения ближайших соседей. Это потому, что в судах обычно разбираются дела с мелкой преступностью, насилием или психологическими нарушениями. Я видел изображение одного суда, который остался в моей памяти как общественный суд, это картина Дэвида Лоу, запечатлевшая Нюрбергский процесс над руководителями нацистов.

Для того, чтобы научиться понимать искусство, необходимо принимать их идеи без предрассудков. Когда Вермеер показывает свою модель фронтально, а художника изображает сзади, мы не должны надеяться забежать вперед или повернуть художника лицом. Скорее всего, модель играет здесь доминирующую роль, а художник вместе со зрителями рассматривает ее. У Рембранда и Веласкеза были и противоположные композиции, в которых лицо художника становилось главным предметом изображения.

Не очень умно молиться за спасение души, потому что на самом деле люди молятся за спасение тела, чтобы спасти душу.

Машины возрождают страх перед ожившими умершими. История с Франкештейном возникает в эпоху индустриальной революции. В наше время в популярные романы наполнены историями о восстании компьютеров.

Хороший редактор, с которым я работал, учил меня выбрасывать первую страницу во всякой рукописи. Он говорил: «Это делает начало новым и интересным. Автор нуждается в подготовке, читателю этого не нужно».

Художники-портретисты XVIII века создали для своих моделей, которые им позировали, новые требования. Они выбирали для них определенный момент, жест, выражение. Тем самым они подготовили Европу к фотографии.

Не нужно особенно удивляться, узнав, что в Китае красный цвет в светофоре означает, что можно двигаться, а зеленый означает «стоп». Без сомнения, цвет не обладает врожденным значением. Красный цвет является активным для многих стран, но у нас он означает «Осторожно. Будь внимательным», тогда как для китайских коммунистов он значит «Двигайся». Для нас зеленый цвет означает безопасность — «Можете двигаться», а для китайцев — «Стой. Подожди». Так что смысл цветов разный, но общим является представление о визуальной выразительности цвета.

В рисунках Гойи я нахожу формы, которые редко создаются на уровне микроструктуры. Элементы этих рисунков, небольшие линии и пятна краски, невыразительны и они совершенно не скоординированы. Более того, часто они выглядят безобразными. Только его большие композиции выглядят понятными и прекрасными.

В какой степени африканцем был епископ из Хиппо! Что поражает меня в «Исповеди» Августина, это открытая игра страстей: бунт инстинктов, безуспешные попытки контролировать их, страхи и разочарование, боязнь матери, чувство вины, безграничное влияние на его друзей, трогательна открытость, как у ребенка. «Исповедь» не исходит в первую очередь из морального долга. Она источает силу также свободно, как источник источает воду. Утонченный священник из Милана должен смотреть на него с завистливой улыбкой.

95 процентов нашей цивилизации проходит мимо меня и от этого мне становится только лучше. Я не имею никакого представления о спорте, телевизионных программах, популярной музыке, Брод-вейских шоу, и мне никогда не приходило на ум прочесть какой-либо из романов, рекламируемых «Нью Йорк Тайм бук ревью». Я защитил себя от всей этой шумихи и пришел к выводу, что для хорошей жизни вполне достаточно всего несколько настоящих вещей.