Рудольф Арнхейм - В параболах солнечного света

Мы можем воображать, как великие художники или ученые говорили о своих работах. Но это зависит от того расстояния, на котором они находились от нас. Я еще могу слышать Матисса или Сезанна, беседующих на живом французском языке, или Эйнштейна, беседующего на немецком. Но трудно вообразить Леонардо или Микеланджело, разговаривающих по-итальянски на улицах Флоренции. Или Рембрандта или Спинозу, говорящих по-голландски. Именно поэтому исторические фильмы так неудачны. Далекий от нас язык их жизненной драмы может звучать неестественно, и простые, бытовые слова не будут соответствовать нашей удаленности от их характеров.

История искусства — это сейсмограф, который регистрирует колебания, нарушающие мирные и счастливые отношения между художником и миром, который он изображает. В XVI веке шоковые волны создали маньеризм и чудовища Босха и Брейгеля. Около 1800 года появились ночные кошмары Блейка, Фюзели и Сергель, а веком позже — сюрреализм. Эти нарушения отличны от революции в искусстве, приводящие к изменению стиля. Вместо того, чтобы возрождать искусство, они потрясают его основы. Как и когда эти потрясения происходят? Могут ли историки искусства быть точнее, чем измерения силы толчков по шкале Рихтера?

Психиатры, которые интересуются маниями, должны изучать роман Сервантеса «Дон Кихот». Иногда в нем превалируют вымыслы Дон Кихота. Ветряные мельницы превращаются во враждебных гигантов. Но в других случаях он прекрасно распознает реальную ситуацию, например, когда вместо Дульцинеи встречает дурно пахнущую женщину. Но Дон Кихот постоянно трансформирует реальность, которая оказывается непонятной ему. Какой механизм он использует? Какой фактор реальности просыпается и противостоит иллюзии?

Не могут ли три первичные цвета, которыми пользуются в живописи, символизировать святую Троицу? Мой выбор был бы таким: всепорождающий огонь красного цвета означает Создателя и Отца, всепроникающий голубой означает дух, и лишенный телесности желтый цвет означает Сына.

Карл Норденфалк как-то отметил, что в западном искусстве вплоть до Роберта Кэмпиона живопись представляла внешний мир, как бы глядя из двери или окна. Этому вполне соответствует широкое употребление живописной рамы. Рама картины как бы отделяет внешний мир, чье пространство продолжается за ее границами.

В своей поэме «Художник» Шиллер называет смерть «великодушием необходимости».

Лучшим представлением о красоте является второй закон Кеплера о движении планет. В модели вселенной Кеплера планеты движутся вокруг солнца по эллипсоидным линиям. Это движение полно гармонии и рационального смысла, планеты ритмично вращаются вокруг центра. Очевидно, что Кеплер был наслышан о гармонии сфер.

Эти древние мужчины-шовинисты не хотели признаться в том, что это Адам был сделан из ребра Евы, что было гораздо ближе к естественному порядку вещей.

Если Вы верите в Создателя, Вы должны поражаться его способности вложить тысячу ген в каждую хромосому микроскопического животного или насекомого.

Какой смысл гукать в ночи? Наверное сова, лишенная дел и общества, пользуется своим голосом для обозначения своего cogito. «Я гукаю, значит я существую».

Кто-то заметил, что Леонардо в своем известном анатомическом рисунке человеческого эмбриона нарисовал чрево в виде «фальшивой сферы», что определялось его увлечениями «божественной пропорцией». Как показал Панофский в своей статье о Галилее, в эпоху Ренессанса все увлекались сферическими формами. Надо иметь в виду, что природные формы были упрощенной формой элементарной геометрии в то время, когда более сложные формы были либо неизвестны, либо не изучены, либо вообще считались несущественными.

Художник не в состоянии сочетать узкую непристойность с узкой добродетельностью. У Пюви де Шаванна порнографическая жестокость его ранних карикатур плохо вяжется с анемичным ангелическим классицизмом его живописи. Две неполноценные стороны не создают единого целого, даже если они дополняют друг друга.

В картине Гогена Mahana по atua («День Бога», находится в Художественном Институте Чикаго) изображены две символические фигуры. Они соприкасаются друг с другом, напоминая День и Ночь в часовне Медичи.