Array Коллектив авторов - Королевский двор в Англии XV–XVII веков

Но все же отличия были не менее значительны. Старые символические образы получали новое звучание и наполнялись новыми смыслами, распространяя программу протестантской монархии и идеи протестантской религии. Главным отличием, пожалуй, был перенос акцента в диалектичной символической модели с «модели чего-то» на «модель для чего-то». Дидактика стала основой символического ряда процессии. Это было понятно и современникам. Ричард Малкастер писал, что смысл ключевой сцены «Времени и Истины» зависел от предыдущих: «сначала Ее Милость показала, что происходит из объединенного дома, затем она села на Трон Доброго Правления, поддерживаемый Доблестями, попирающими пороки, затем на нее были возложены восемь Блаженств, затем ей напомнили о состоянии государства. Ее величество приняла Истину и теперь не может быть ничего, кроме милости и заботы о добром правлении» [1155].

Если добавить к этой схеме последнюю сцену, в которой королеве была продемонстрирована необходимость доброго совета с сословиями королевства, то получается схема, которая позволила Сидни Энгло заявить, что «есть принципиальное отличие процессии Елизаветы от предыдущих. Это – степень, с которой в ней не просто восхвалялся монарх или выражались пожелания благополучия, но давались ей советы» [1156].

Однако это была не только дидактика, ориентированная на сравнительно молодую королеву. Индивидуальные особенности этой процессии были связаны с тем, что в большей степени, чем во всех предыдущих, в ней излагался миф правления. Это «английскость» и консерватизм. Образы были очень архаичны, почти все новые находки, сделанные при Генрихе VII, Генрихе VIII и Марии I, были отвергнуты. Подчеркивалась роль Елизаветы как восстановителя царства Израиля (что позволяло снова повторить метафору «освященного патриотизма»). В итоге сам консерватизм становился зримым образом [1157]. Настойчиво подчеркивался протестантизм правления, а также «английскость» и даже «британскость». Наконец, важной частью мифа станет крайняя, чрезмерная эмоциональность правительницы и общая эмоциональная напряженность всего действия (особенно проявившаяся в центральной сцене процессии, где ритуальная драма достигла уровня эмоционального напряжения трагедии). Выражения любви и со стороны подданных, и со стороны монарха носили чрезмерный, бурный, чуть ли не интимный характер. Объятья, поцелуи, прием нехитрых подарков и благословлений, воздетые к небу или прижатые к груди руки – все это было не только проявлением настоящих эмоций, но и расчетливым стартом долговременной программы формирования и распространения елизаветинского мифа, воплотившегося в легенде о браке Елизаветы и королевства.

Преемник Елизаветы I и основатель новой династии Яков I Стюарт, утверждая свою власть и династию на английском престоле, был вынужден решать целый ряд ритуальных задач, причем некоторые из них противоречили друг другу. С одной стороны, ему было необходимо ритуально подчеркнуть преемственность двух династий, с другой стороны– сформировать свой, принципиально отличный династический миф и распространить его. Ему было необходимо преодолеть значительное недоверие, существовавшее в обществе по отношению к представителю шотландского королевского дома, которое делало короля не ритуально, а подлинно чужим для горожан. Он должен был наградить своих шотландских фаворитов и при этом установить отношения с елизаветинской знатью. Наконец, он должен был реализовать свое «великое дело» – объединить Британские острова под одним скипетром впервые со времен Артура. Огромную роль в реализации всех этих целей играли городские процессии, и Яков отчетливо это осознавал.

В противоположность распространенному в историографии мнению, Яков очень внимательно относился к процессиям в Лондоне и в других городах как к важнейшему инструменту осуществления своей власти и формирования пространства стюартовского мифа. Это предубеждение основано, прежде всего, на сообщениях тех елизаветинцев, которые утратили положение при дворе или иные статусные места и доходы при Якове и потому составляли своеобразную «оппозицию». Так, например, Артур Уилсон писал: «во время речей… он не был похож на свою предшественницу, славной памяти королеву, которая с радостным чувством встречала людские аккламации… он принимал эту тяжкую ношу со смирением, надеясь, что такого больше не будет» [1158]. На основании этого делается далеко идущий вывод о том, что пренебрежение первых двух Стюартов своими ритуальными обязанностями вело к десакрализации власти и, в конечном счете, упадку монархии [1159].