Петра Куве - Дело Живаго. Кремль, ЦРУ и битва за запрещенную книгу

Подтачивали Пастернака и напряженные отношения с Ивинской. Он уже говорил, что хочет уйти от жены и провести зиму в Тарусе со своей возлюбленной. К. Г. Паустовский предложил им свой дом. Ивинская больше, чем когда бы то ни было, хотела, чтобы они поженились. Но в последнюю минуту Пастернак передумал. Он сказал, что не хочет ранить тех, кто «хотел лишь сохранить видимость той жизни, к которой они привыкли». Он сказал Ивинской, что она — «его правая рука» и он весь с нею.

«Чего тебе еще нужно [734] Ивинская. В плену времени, 345. ?» — спрашивал он.

«Я разозлилась не на шутку, — вспоминала Ивинская. — Интуитивно я догадывалась, что больше, чем кто бы то ни было, нуждаюсь в защите именем Пастернака». Она уехала в Москву.

В последующие дни Пастернак написал несколько стихотворений, в том числе «Нобелевскую премию». Начиналось оно так:

Пастернак показал стихотворение Чуковскому; тот счел, что это не «линия», а «настроение», что стихи созданы «под влиянием минуты». Пастернак передал копию стихотворения Энтони Брауну, корреспонденту «Дейли мейл», который приехал к нему 30 января, чтобы взять интервью. После того как «Нобелевскую премию» опубликовали, в мире снова заволновались. «Дейли мейл» объявила, что «Пастернак изгой», под заголовком: «Сюрприз Пастернака: его мучения раскрыты в «Нобелевской премии».

«Я белый альбатрос [736] Anthony Brown, «Pasternak on My Life Now» // Daily Mail, 12 февраля 1959. , — говорил Пастернак журналисту. — Как вам известно, мистер Браун, альбатросы бывают только черными. Я исключение, индивидуалист в обществе, предназначенном не для единиц, но для масс».

Пастернак попросил журналиста передать стихотворение Жаклин де Пруайяр; он не собирался его публиковать. Другим репортерам, приезжавшим к нему после 10 февраля, в день его рождения, он жаловался: «Стихотворение нельзя было публиковать… Теперь я чувствую себя как девушка, которая любуется собою в зеркале. И потом, его плохо перевели».

Пастернак признавался, что написал «Нобелевскую премию» в минуту уныния, которое уже прошло. Его жена была в ярости.

«Сколько раз тебе говорить, чтобы ты не доверял репортерам? — спрашивала она и угрожала уйти от него.

Пастернак слишком бурно негодовал из-за «вероломства» Брауна — возможно, он помнил о том, что его дом прослушивается. В начале 1959 года он уже не мог уверять власти в том, что не знал о последствиях передачи своего произведения неизвестным иностранцам. Передача «написанного в антисоветском духе» [737] Записка Комитета госбезопасности при СМ СССР о выявлении связей Б. Л. Пастернака с советскими и зарубежными гражданами 16.02.1959 — см.: Афиани, Томилина. Пастернак и власть, 243. стихотворения так скоро после скандала с Нобелевской премией, возможно, была безрассудным поступком, впрочем весьма характерным для Пастернака. «Так поступить мог только сумасшедший, — писал Чуковский, — и лицо у Пастернака «с сумасшедшинкой».

На Западе уже не сомневались в том, что отказ Пастернака от Нобелевской премии и покаянные письма Хрущеву и в газету «Правда» были вырваны угрозами. Власти, как и ожидалось, отозвались на статью в «Дейли мейл» с яростью. Поликарпов сказал Ивинской, что Пастернак должен оборвать все связи с иностранной прессой. Кроме того, писателю «посоветовали» уехать из Москвы на время визита британского премьер-министра Гарольда Макмиллана, чтобы неизбежная свита репортеров не добралась до Переделкина.

Несмотря на возмущение Ивинской, Пастернак принял приглашение Н. А. Табидзе, которая приглашала их с Зинаидой к себе в Тбилиси. Ивинская уехала в Ленинград «холодная и чужая» [738] Ивинская. В плену времени, 348. . Грузия стала прекрасным местом для передышки. Из дома Табидзе открывался вид на город, на далекое Дарьяльское ущелье и гору Казбек. Табидзе напомнила Пастернаку, что он третий русский поэт, после Пушкина и Лермонтова, которого приютила Грузия. Она приготовила ему отдельную комнату. Пастернак целыми днями читал Пруста, вынашивал замысел нового произведения, действие которого отчасти должно было происходить в Грузии, и гулял по холодным, мощенным булыжниками улицам старого города. Вечерами в квартире Табидзе собирались актеры и писатели; они ели и пили с Пастернаком. Художник Ладо Гудиашвили устроил прием, несмотря на предупреждения властей, что Пастернака ни в коем случае нельзя чествовать. Поэт читал свои стихи при свечах, среди ярких, живых картин, висевших на стенах. Пастернак записал в блокноте Гудиашвили [739] Yevgeni Pasternak, Boris Pasternak: The Tragic Years, 240. строчки из стихотворения «После грозы»: