Петра Куве - Дело Живаго. Кремль, ЦРУ и битва за запрещенную книгу

В марте 1959 года в США было продано 850 тысяч экземпляров романа [721] ЦРУ, Memo, 2 апреля 1959. . Лондонская «Санди таймс» назвала «Доктора Живаго» романом года. Приехавший к Пастернаку уругвайский журналист сказал через переводчика: «Пастернак в Уругвае в такой моде [722] Служебная записка МИД СССР 12 февраля 1959 — см.: Афиани, Томилина. Пастернак и власть, 242. , что девушки из аристократических семей считают совершенно необходимым, идя в гости или на прием, держать в руках книжку «Доктора Живаго». На антикоммунистической демонстрации католической молодежи в Вене над трибуной подняли огромную фотографию Пастернака. «Нью-Йорк таймс» сообщала, что «с помощью фотомонтажа [723] The New York Times, 8 марта 1959. все выглядело так, будто он [Пастернак] стоит за колючей проволокой. Издали казалось, будто на нем терновый венец».

Не все считали Пастернака героем. «Доктор Живаго» очень не нравился Давиду Бен-Гуриону, премьер-министру Израиля. Его ужаснула высказанная в романе точка зрения об ассимиляции евреев. Он назвал роман «одной из самых презренных книг о евреях [724] Haagsche Courant, 7 февраля 1959. , написанных человеком еврейского происхождения». Он добавил: «…жаль, что такая книга сошла с пера человека, которому хватило мужества противостоять своему правительству».

Церемония вручения Нобелевских премий проходила 10 декабря 1958 года в Концертном зале Стокгольма, куда собрались две тысячи почетных гостей, в том числе шведский король Густав VI и советский посол. Советские ученые — лауреаты премии, а также другие лауреаты сидели в одном ряду на креслах, обитых красным плюшем; Игорь Тамм с широкой улыбкой так низко поклонился королю [725] «Pasternak Cited at Nobel Session», The New York Times, 11 декабря 1958. , что его медаль чуть не упала. Ближе к концу церемонии Эстерлинг просто отметил Пастернака, сказав, что «лауреат, как известно, объявил, что не желает получать премию. Этот отказ никоим образом не лишает награду юридической силы. Шведской академии остается лишь сожалеть, что принять премию не было возможности».

Его выслушали в полном молчании.

В следующие недели после письма в «Правду» Пастернака окружали журналисты; шумиха конца октября — начала ноября понемногу слабела.

«Гроза еще не закончилась [726] Борис Пастернак. Телеграмма сестрам 10 ноября 1958 // Boris Pasternak, Family Correspondence, 407. , не горюйте, будьте тверды и спокойны. Устал, люблю, верю в будущее», — написал Пастернак в телеграмме сестрам в середине ноября. Он очень устал. На следующий день он писал кузине: «Лучше всего было бы умереть [727] Цит. по: Barnes, Boris Pasternak. Т. 2, 352. прямо сейчас, но я, наверное, не наложу на себя руки». Однако его дух понемногу возрождался. Его возмущали мелочность властей и продолжающиеся оскорбления старых врагов вроде Суркова. В декабре, на очередном съезде писателей, Сурков заговорил о «прогнившем внутреннем эмигранте» [728] Conquest, Courage of Genius, 95. Пастернаке и назвал Пастернака «отступником, которого наш праведный гнев изгнал из славной семьи советских писателей». Кроме того, Сурков вынужден был признать, что исключение Пастернака из Союза писателей «сбило с толку прогрессивных писателей [729] ЦРУ, Chief of SR Memo 9 апреля 1959. и поселило в их сердцах сомнение в справедливости нашего решения».

В черновике письма в ЦК, перехваченном госбезопасностью, Пастернак жаловался на «верховную власть»: «Я понимаю, что ничего не могу требовать [730] служебная записка КГБ о Пастернаке 18 февраля 1958. , что у меня нет прав, что меня можно раздавить, как мелкое насекомое… Я был глуп, ожидая великодушия после тех двух писем».

В январе 1959 года Пастернак сказал британскому журналисту Алану Морею Уильямсу: «Технократы хотят, чтобы писатели стали для них своего рода властью. Они хотят, чтобы мы производили работу, которую можно использовать для самых разных социальных нужд, как радиоактивные изотопы [731] Conquest, Courage of Genius, 96. … Союз писателей хочет, чтобы я ползал перед ним на коленях — но они меня не заставят». Еще одному журналисту он сказал, что «в каждом поколении [732] «Pasternak Stands on «Zhivago Views» // The New York Times, 19 февраля 1959. должен быть дурак, который будет говорить правду, как он ее понимает».

В письме к Фельтринелли он демонстрировал прежний пыл, называя свою жизнь «печальной, смертельно опасной [733] Carlo Feltrinelli, Feltrinelli, 144 (Фельтринелли этого письма не получил; оно было послано Жаклин де Пруайяр, которая не переправила его адресату). , но полной важности и ответственности, головокружительной… и стоящей того, чтобы принять ее и жить в радости и благодарности Богу».